День дурака

– Я тебе не верю. Ладно, дай мне понюхать свою руку, и я пойму, говоришь ли ты правду. Да, ты не врешь. Превосходно. Почему ты не привел ее сюда?

Когда гордый собой Иван рассказал Сельме о своем приключении, она ответила, что он вел себя аморально, манипулировал чувствами Сильвии и не имел права так делать, раз не любит девушку.

– Я манипулировал не ее чувствами, а ее ощущениями, и, если уж на то пошло, своими тоже. Это был неврологический прием.

– А как ты понимаешь, где проходит грань между чувством и ощущением?

– Это совершенно разные вещи.

– Tы говорила не как доктор. Разве мы не верим в единство тела и души?

– Я не знаю, во что мы верим, но точно знаю, что все мы занимаемся сексом, даже ты и тот парень из Черногории, так почему же я не должен?

– Это другое. Мы любим друг друга, – ответила она.

– То есть любовь все оправдывает?

– Да.

– Как и отсутствие любви, – парировал он.

На это Сельма ничего не ответила, вообще больше ничего не сказала, и была холодна с Иваном несколько месяцев.

7. Иван оставляет свои отпечатки пальцев на мозге умершего человека

В середине зимы Иван предпочитал оставаться в комнате, а не ходить в столовую, находившуюся в трех километрах от общежития. Он больше не посещал церковь. Питался исключительно яйцами, молоком и хлебом. Нельзя сказать, что Ивану нравилось безвылазно сидеть в мужском общежитии, но мерзнуть на северном ветру (kosav`a)ему нравилось еще меньше. Иван ненавидел ходить в общий туалет. В большинстве душей отсутствовали занавески, но в туалетах двери все-таки имелись. После тяжелого дня дверь часто выбивали ногой и выкидывали из окна или просто снимали с петель и ставили в коридоре. Горячую воду давали только с семи до семи тридцати. Толпы парней, кто в костюмах, кто голышом, брали душевые кабинки штурмом, пихались, кричали, свистели и пели. Некоторые стояли в очереди только затем, чтобы продемонстрировать широту своей души и уступить очередь кому-то другому. Хотя другие с большим подозрением относились к подобным любезностям в помещении, полном голых людей.

В первом круге ада, в раздевалке с влажными цементными полами, вы оставляете свою одежду. Во втором заходите в душ, если осмеливаетесь. Из третьего круга ада – длинная раковина, где студенты полоскали рот и выплевывали пену от зубной пасты, а иногда кровь и зубы, – вы сразу попадаете в четвертый – к позеленевшему писсуару, а оттуда прямиком в девятый – к туалетным кабинкам, лишившимся дверей. В будние дни уборщицы поддерживали в туалете чистоту; но в выходные…

Туалеты представляли собой дырки в полу. Стоишь себе на полусогнутых, словно едешь на лыжах, и читаешь газеты, книжки или учебники.Иногда приходилось комментировать происходящее, особенно когда нет туалетной бумаги, и спускать в туалет старые газеты. Некоторые студенты, не умеющие кататься на лыжах, теряли равновесие и удерживались на ногах, хватаясь за веревку, идущую от сливного бачка (высоко над головой), и отрывали ее. А это значит, что эти неумехи не могли за собой смыть. Целая гора коричневой, желтой, красной бумаги – достаточно, чтобы сделать много бумажных флажков, – засоряли сток. Студенты-мусульмане ходили в туалет с бутылками воды. Параллельные линии, каждая толщиной с палец, расходились полукругом, группами по три-четыре. Некоторые пьяные студенты, если у них слишком рано заканчивалась вода, использовали стену. Хотя, при отсутствии туалетной бумаги и высоком уровне алкоголя в крови, другие, вне зависимости от жадности, тоже вытирали пальцы об стену. Среди этих коричневых византийских фресок все свободное пространство занимали граффити в западном стиле. Мухи жужжали и ползали по стенам даже посреди зимы. А в кабинках без дверей, где было ужасно холодно, было слышно, как кто-то из студентов выкрикивает отдельные звуки из народных песен, отражавшиеся от лабиринта коридоров и этнических групп. Иногда Иван шел в венгерский ресторан только для того, чтобы воспользоваться чистым туалетом.

Жильцы общежития не стеснялись выдавать свое присутствие. В радиусе двухсот метров вокруг были слышны крики, смех, мусульманские молитвы, песни черногорцев, партизанские марши, классические звуки скрипки, ссоры, снова смех. Дрянные монопроигрыватели, которые нужно было заводить вручную, коверкали все ноты. Треснутые пластинки выбрасывали из окон вместе с газетами, журналами с мягкой порнографией, старыми учебниками, ботинками без подошв, пивными бутылками и баночками из-под йогурта. Чем ближе подходишь к общежитию, тем толще становится слой мусора под ногами. И понимаешь, что приближаешься к прибежищу интеллектуалов – бедные студенты, которым пребывание здесь обходилось всего в шестнадцать немецких марок, влачили существование как узники, у которых не хватало времени на освобождение под залог.