День дурака

Иван подкладывал камни побольше, вызывая тряску снова и снова, пока однажды полицейский не поймал парня и не влепил ему затрещину со всей силы. Весь день на нежной щеке мальчика алел отпечаток руки, настолько четкий, что предсказатель мог бы прочесть по нему, сколько жен, детей и денег будет у полицейского и когда тот умрет. Чтобы не заработать еще один такой же отпечаток – от матери, – Иван решил не идти домой. Он залез в оставшееся после войны бомбоубежище, которое располагалось метрах в двадцати от железной дороги. Сверху свисала паутина, а снизу жгла крапива, так что вход не был особенно удобным. А внутри царили кромешная тьма и холод. Когда Иван ощупью пробирался внутрь, то порезал указательный палец кусочком ракушки, застывшим в бетоне. Он вздрогнул, испугавшись змей и скелетов, разбросанных вокруг него в промозглой темноте.

Но через какое-то время страх рассеялся. Иван взял один из черепов, с дыркой на затылке, и унес его домой, завернув в газеты, словно арбуз. Он спрятал череп на чердаке, вообразив, что там поселится привидение. Дух убитого будет приходить к своим останкам, а может, просто вылезать из черепа по ночам, чтобы курить сигары и печально вздыхать.

Вечером, навестив череп, Иван закурил бычок, найденный им в водосточной канаве, и закашлялся. Вздохов привидения слышно не было, так что Иван почувствовал себя настоящим храбрецом. Возможно, никаких духов и нет, есть только души, и эти души улетели далеко-далеко, в ад или рай. Но что случится после воскрешения? Иван наслаждался загадкой, окутывавшей череп.

Иван был настолько уверен в себе, что поспорил с мальчишками из класса, что не побоится лежать на шпалах под проходящим поездом. За пятнадцать минут до прихода состава он сбегал на станцию и проверил вагоны на предмет висящих железяк и, не обнаружив их, почувствовал себя уверенным в успехе.

Но когда поезд показался из-за поворота, Ивану пришло в голову, что к составу могли прицепить еще один вагон и под днищем слишком низко болтается металлический крюк, который раздробит ему голову. Он вскочил и спрыгнул с путей в последнюю секунду. Мальчишки смеялись над ним, и Иван погнался за обидчиками, поскольку ненавидел выглядеть смешным, и от этого был еще более смешон.

2. Иван любит государственный аппарат

Иван обожал власть и потому был готов любить армию, государство и самого президента. В квартале от его дома перед зеленым зданием гарнизона несколько солдат стояли с торжественным видом в карауле. Они разрядили винтовку и дали Ивану посмотреть на улицу сквозь ствол. Улица свернулась внутри, как табак в папиросной бумаге, и поблескивала, маленькая и какая-то промасленная, а прохожие, отражаясь в отполированном до зеркального блеска металле, висели вниз головами, словно крошечные летучие мыши в ледяной пещере. Солдаты нахлобучили на Ивана зеленую пилотку со звездой из желтого металла и красного стекла, которую в Югославии называли «партизанкой» в честь партизан, хотя настоящие партизаны, скорее всего, не стали бы носить эту щеголеватую шапочку а-ля социалистический реализм. Пилотка была велика, и голова Ивана буквально утонула в ней, несмотря на его огромные уши. Затем солдаты повесили ему винтовку на правое плечо. Иван маршировал с такой ненавистью к невидимому врагу, высоко задирая ноги и с силой ударяя ими по булыжникам, что скорее напоминал карикатуру на юного нациста, чем партизана. Деревянный приклад волочился по мостовой. Даже грозный капитан с густыми сталинскими усами улыбнулся. Он усадил Ивана на свое левое колено и по-отечески покачал его вверх-вниз, а потом снял с мальчика пилотку и поправил непослушный чуб. От гордости волосы и вовсе встали дыбом, и Иван вообразил, что капитан в точности такой же, каким был его отец.

Капитан посадил Ивана на свою лошадь. Плохо то, что Иван ужасно боялся лошадей. Однажды, когда мальчику было три года, он шел по узкому переулку, а на него надвигалась пара лошадей с телегой, груженной дровами. Иван попытался вжаться в стену и раствориться в ней, пока огромные чудища проходили мимо – искры вылетали из-под их копыт, пена капала с морды, – а возничий тем временем выкрикивал всякие непристойные слова. Для Ивана лошади были слонами, которые раздавили бы его, как тыкву. И теперь, когда капитан забросил его на теплую спину лошади, Иван задрожал от ужаса так, что солдаты надрывались от хохота. И тут красная, похожая на сосиску какашка выскользнула из залатанных штанишек Ивана и шлепнулась на дорогу, демонстрируя всем присутствующим, что он недавно ел томатный суп с рисом и кровяную колбасу. Над продолговатой красной кучкой поднимался пар – дело было холодным ноябрьским днем, – а вся компания попадала на землю: кто-то на колени, другие – на живот. Они катались по мостовой и умирали со смеху. Но громче всех плакал Иван, и все происходящее, преломляясь сквозь его слезы, превращалось в яркое чувство стыда.