День гнева

Пропали, убоявшись не молитвы, а философских рассуждений. Одни усталые костры в аспидном тумане. Были ли бесы? По множеству сказаний и свидетельств, признанных церковью и наукой, их внешние признаки были классифицированы и совпадали у разных духовидцев. Один из главных — безжизненная заданность движений, будто чужой волей навязанных (известно, чьей!). Замечено, что бесы часто попадают впросак, не разбираясь в простых житейских положениях, откуда байки, как мужик легко обманывает чёрта. Они способны навести чары, соблазнить золотом, наутро превращающимся в уголь, проникнуть через стены, а узел на верёвке развязать не могут. Похожи на собак, натасканных на один вид охоты — гон или рытье лисьих нор. Ещё одно: угловатость очертаний, в то время как живому свойственна округлость. Головы будто склёпаны, похожи на бадейки, с улиточными рожками-чувствилищами, в воображении иконописцев разросшимися в козлиные рога.

Со стороны города заскрипели, застучали телеги. Живой, радостный звук. К заделанному пролому подъехали мужики, стали таскать на стену белые мешки. Дымный факельный отсвет разогнал бесовский туман. Спустившись с раската, Арсений побрёл на свет.

Думал, мешки с землёй. Оказалось, с солью. Весь осадный запас пустили, чтобы заделать дыры и расселины, дать защиту завтрашним стрелкам. Ковырять каменистую землю недосуг, а соли в запасливом Пскове хватало. Созерцание простой работы вымыло из памяти остатки видения. Только когда пустые телеги загремели обратно в город, Неупокой сказал себе: «Но я же видел и не спал!» Кроме него, на стенах дозирали поле и реку многие стрельцы. Сильные бесы являются не только одному, но многим. Первый же спрошенный дозорный, молодой мужик вороватого вида, с неприятной готовностью подтвердил:

   — Крест поцелую, видел нечто! Я думал — светлячки.

   — Какие светляки зимой?

   — То-то мне и невдомёк...

Неупокой в досадливом сомнении направился к другой смотровой площадке. Из тёмного угла выдвинулось широкое, серовато-бледное лицо, отяжелённое непобедимой дрёмой. Стрелец предупредил вопрос Неупокоя:

   — К чему бы меня, отче, сон нынче давит? На башнях я не первый год, и на третьей страже не задрёмывал. А после полуночи — будто туман с поля, порошит и порошит очи.

Приближаясь к третьему посту, уже на прясле над рекой, Неупокой услышал разносный голос сотника:

   — В батоги! Не бывало такого, чтобы накануне приступа сторожи дрыхли! На бревне повешу!

Арсений дальше не пошёл, забрался в башенную камору и задремал в тепле.

Пробудился от крика:

   — Литва прискочи! Каменосечцы!

Ветер с Великой, пахнущий свежим снегом, рассеивал последний сумрак. У всякого просвета и бойницы толпились, наседали друг на друга люди. Десятники гнали лишних в тыл, к кострам с чанами кипящего смолья или к подмостям, подносить камни. Но любопытство было сильнее страха даже перед десятником. Неупокою не сразу уступили место у бойницы.

Узкий обзор напоминал иконописное клеймо, вырезанное из неизвестной картинки и слабо увязанное с общим видом. Потому действия людей внизу выглядели непонятными, даже нелепыми. Спотыкаясь на бурых кочках, хрустя подмерзшими лужами, они бегом тащили саженные щиты, похожие на створки ворот. Сбитый из тонких брусьев, щит прикрывал от пуль двоих, однако переволакивать его через ров и завалы не легче, чем лестницу. Их-то как раз не несли, надеясь на щитах, что ли, вознестись? Высказывались самые забавные предположения, покуда нападавшие не миновали ров, оставив в нём треть товарищей, нашпигованных железом. У подножия стены их было не достать даже из подошвенных бойниц, разве что изогнуть пищали кочергой... Там занялись они вовсе дурацким делом — кирками и лопатами стали подсекать самую мощную часть стены, её валунное основание, да так старательно, что только щебень летел в Великую. Подсечь решили прясло, высоко и круто нависшее над бечевником, что создавало обманчивое впечатление неустойчивости. Здесь, вспомнил Неупокой, ночью густо колготились бесы... Выяснилось значение щитов: каменосечцы прикрылись ими от кипятка и камнепадов, полившихся со стен. Плюющиеся паром чаны опрокидывались в желоба, проложенные от настенного помоста к наружному челу. Булыжники с такой же высоты раскалывали железные шапки, как яичную скорлупу. Щиты оберегали.