День гнева

Лишь подозрительный Вороновецкий недолюбливал Меркурия, невзирая на всё его усердие. Он разглядел в моторном и уязвлённо-честолюбивом шляхтиче служилого новой, торгашеской закваски, уверенного в конечной силе денег, превыше оружия и рода. Таких много явилось в Речи Посполитой, пустившихся в торговлю лесом, хлебом, мёдом, вкусивших прелести шальных доходов. Благо в столицах — Вильно, Кракове, Варшаве — их было на что потратить кроме свирепой пьянки. Жидовское поветрие наживы не пощадило и панов радных, засуетившихся между торговлей и откупами. Служа урядником, Невклюдов имел возможность и взятки брать, и комиссионные грести с поставщиков. Князь не вникал в побочные доходы слуг, покуда собственное его хозяйство не убыточно. Получил за свою доброту.

Вратарь сказал, что пан урядник уехал верхом с двумя сумами «в прытемках, як небо стало зорно», звёздно. Значит, уже пять часов гонит коня по неизвестной дороге. Вратарь не мог подозревать урядника и всё же получил от князя зуботычину. Не больно, но обидно.

Украдено: корчажка разменных денег — копеек, грошей, солидов; восемь угорских золотых; серебряные братины и чары, позолоченные изнутри; подвески, кольца, ожерелья, мужские серьги в виде золотых подковок; золотой ковчежец[20]; три кубка, браслеты с яхонтами... «Меркурий гостит без убытку, что не сторгует, то покрадёт», — вспомнил Зубцовский языческого бога торговли, ремесла и воровства. Придумали же родители имя сыну.

   — Коли он кладовую распечатал, — спохватился Андрей Михайлович, — ужели в деловую не сунул носа?

В деловом столе с конторкой-налоем хранились счета, печати, бланкеты с княжеским гербом. Ещё свечу не запалили, а князь уже нащупал взломанные потайные ящики.

   — В аду настигну, — пообещал он чёрному окну.

5

Добрый конь шёл мягкой рысью, рассчитанной на долгий путь. Меркурий иногда завидовал ему, хотелось самому согреться, пробежаться. Встречный ток леденил бритые щёки и подбородок, захлёстывал за ворот, под меховую полу плаща. Ноги сковало в сапогах. Скрип снега пробирал ознобом, и даже звёзды покалывали очи ледяными иглами.

Расчёт и страх сильнее холода. Остановиться, развести костёр, попрыгать обочь дороги по пушистому снегу, помеченному лишь куропачьими следами, — значило выдать направление побега. Пусть думают, будто Меркурий подался в Запороги, на юго-восток, испытанной дорогой беглецов. Лишь там он сможет укрыться от князя Курбского, коему сам король даст потачку. Даже Монтолты и Сапега притихли после королевского указа. Невклюдов — козурка, малая букашка перед ними.

Надо скрыться, как козурке, среди таких же неразличимых, сильных своим обилием и однотонностью. Меркурий обеспечил себе и первое пристанище, и сбыт похищенного (даже про себя не называл покражей, считая, что взял своё; не у князя — у судьбы). Золото, серебро и драгоценности залягут в такие короба, откуда их извлекут лишь в случае беды. За тысячи лет изгнаний иудеи научились прикрывать богатство заношенным тряпьём... Но то, что вёз он в потайном кармане свитки и в голове, было дороже кубков и ожерелий. Оно позволит улететь подальше Запорогов, куда и королю не дотянуться.

Меркурий много знал о Курбском, порою сам не помня, как это к нему прилипло, притекло. Подобно ревнивой жёнке, по ничтожным признакам уличающей мужа, он впитывал намёки, обмолвки, хмельные полупризнания, сплетавшиеся в запутанный узор преступной, по христианским понятиям, жизни. Узор был стянут двумя особо чёрными узлами. Коли распялить его на всенародное позорище, возвышенный, тщательно выписанный образ Курбского, без вины изгнанного страдальца, преобразуется в злодейский, проклятый. Меркурий знал людей, готовых заплатить за это узорочье большие деньги. А при необходимости — принять участие в его, Меркурия, судьбе.

Пусть Курбский думает, будто урядник похитил только деньги, побрякушки да денежные документы. Семейное серебро купят, дай Бог, за полцены. Ради него не стоило терять насиженное место. Невклюдов не жалкую кубышку хотел набить, а переломить жизнь, наполнить её новым смыслом. Как? Он не рисовал подробностей, зная, что руководить судьбой нельзя, можно ловить лишь отблеск своей звезды и не страшиться ни бездомья, ни потерь, ни самой смерти. Только такие, неустрашимые и чуткие, вырываются из ничтожества. Настало время военное, шальное, призывно-благосклонное к людям без предрассудков, заранее отпустивших себе грехи и одержимых демоном удачи — вместо Бога. Чаще других Меркурий перечитывал записки немца Штадена, недавно переведённые с немецкого, и завидовал ему больше, чем иному магнату. Пройдисвит, сиречь проходимец? Что ж, в этом веке невиданной свободы, злодейств, богатств, открытий и крушений веры иначе нельзя. Коли не посчастливилось родиться во дворце, добудь своё отвагой и вероломством.