День гнева

– Включи чего-нибудь погромче, – попросил Казарян, взял в каждую руку по стулу и поставил их рядом с большим динамиком. Ходжаев поиграл на клавиатуре пульта, и понеслась Мадонна. Вкусы у кандидата искусствоведения были примитивные. Кандидат еще что-то поправил на пульте, убедился, что все в порядке, и направился к Казаряну и двум стульям. Уселись.

– Следовательно, ты считаешь, что меня слушают, – констатировал догадливый Ходжаев.

– Вероятнее всего, Ленчик.

– А почему, как думаешь?

– Потому что ты на них работаешь.

Мадонна сексуально визжала. Ходжаев, мутно глядя на Казаряна, подмычал мелодии, не стесняясь, энергично поковырялся в носу и, естественно, хорошо подумав во время свершения перечисленных актов, спросил:

– Считаешь, что я в Конторе служу?

– Для такого вопроса ты слишком много думал. Значит, ты думал о другом, Ленчик. Темнить собираешься?

– Сейчас я никому не служу, – цинично (не отрицая, что служил, когда надо и кому надо) признался Ходжаев, а далее продолжил уже о другом:

– Времени совсем нет, понимаешь, Ромочка? Игорный бизнес, оказывается, непростая штука. Кручусь, как белка в колесе, по восемнадцать часов в сутки.

– А с дамочками как? – тоже о другом спросил Казарян.

– С дамочками туго. Забыл, как это делается.

– И не вспомнил, когда к тебе Татьяна Горошкина явилась?

– Так, – выпучив от сосредоточенности глаза, бессмысленно изрек Ходжаев и повторил: – Так… что ты знаешь, Рома?

– Я разбежался и тебе все сказал. Мы еще с тобой долго-долго говорить должны. Предварительно. Будем говорить, Ленчик?

Мадонна завопила о другом. Шелковое покрытие динамика аж слегка шевелилось от этих воплей. Ходжаев думал. Подумав, ответил вопросом же:

– Есть ли смысл в этом разговоре?

– Твой вопрос, как я полагаю, надо понимать так: "Что я буду с этого иметь?" Отвечаю: полезную для тебя информацию.

На этот раз времени на размышления у Ходжаева оказалось намного больше: от дверей Арсенчик катил сервировочный столик с бутылкой виски, чашей со льдом и тарелкой с соленым миндалем.

– Прошу вас, – вежливо предложил он выпивку, уже подкатив столик.

– Спасибо, – машинально поблагодарил Казарян.

– Я все запомнил, дорогой гость, – в ответ сказал Арсенчик.

– Он меня пугает? – удивленно поинтересовался Казарян у Ходжаева.

– Ну, молодой, молодой он! – уже раздраженно объяснил Арсенчикову позицию Ходжаев. – Горячий. Налей-ка нам, гордый кавказец.

Глядя только на бутылку и стаканы, молодой горячий кавказец разлил по двум толстым стаканам, кинул кубики льда и осведомился вроде бы опять у бутылки:

– Я могу уйти?

– Иди отдыхай, – за бутылку ответил Ходжаев и, когда Арсенчик вышел, сказал Казаряну: – Естественно, за эту информацию ты потребуешь информацию у меня.

– А ты как думал? Баш на баш.

– Оно, конечно, баш на баш, но кто-нибудь, один из двоих всегда выигрывает. Вот я и прикидываю, кто выиграет.

– Ты, – уверенно сказал Казарян.

– И что же я выиграю?

– Жизнь, Ленчик, свою жизнь или точнее: продолжение своей жизни.

– Следовательно, сейчас моя жизнь в опасности?

– Ты даже не представляешь в какой!

– В какой же? – не дрогнув поинтересовался Ходжаев.

– Не по правилам, Ленчик! – уличил его Казарян. – Не получив от тебя ничего, я должен отдавать свои сведения бесплатно?

– Ты сказал мне страшные слова, Рома, а эти слова должны быть без всяких условий подтверждены фактами или хотя бы мотивированными предположениями. Здесь игры не бывает и правила отсутствуют.

Ходжаев взял со стола полный стакан и не спеша стал лить его в себя, зубами придерживая льдинки. Отхлебнул и Казарян из второго стакана. Похрустели миндалем. Как бы в оргазме задыхалась Мадонна.

– Ты прав, Ленчик, – наконец согласился Казарян. – Вполне обоснованное и страшное предположение: мы в цепочке, звенья которой методически и последовательно уничтожаются и будут уничтожаться в дальнейшем.

– Я не причем, Рома. Я вне цепочки.

– В день самоубийства Горошкина его законная супруга действовала по твоей подсказке. И вот чем все это закончилось!

– Чем? – тихо спросил уже сильно взбаламученный Ходжаев.

– Так ты не знаешь, что преданно любившая мужа Татьяна Горошкина, узнав о его смерти, в непереносимом горе тотчас последовала вслед за ним, приняв горсть снотворного и отворив все газовые конфорки?

– Ты выдумал все это, Рома, чтобы меня попугать посильнее?

– Дурачок, этим не пугают. Давай-ка выпьем еще.

Казарян налил Ленчику, налил себе, аккуратно ложечкой кинул в стаканы по три льдинки и только после этого всего позволил себе взглянуть на Ходжаева. Ленчик поплыл. Вроде все по-прежнему, – и поза, и выражение лица, но было ясно – плыл, расплываясь в нечто студенисто-дрожащее.

– Ты выпей, выпей, – подсказал, что надо делать в такой ситуации, Казарян. Проследив, как Ходжаев проделал это, добавил жалеючи:

– Они сочли целесообразным не сообщать тебе пока о ее смерти.

– Почему? – быстро спросил Ходжаев. Все-таки был стерженек в пареньке: он сумел собраться.

– Чтобы ты не беспокоился и не готовил себя к подобным неприятностям. Чтобы, когда обнаружится надобность, брать тебя доверчивым и тепленьким.

– Ты считаешь, что такая надобность обнаружится?