День гнева

– Вряд ли. Паренек рыженький, которого мне с аппаратурой Воробоьев дал, – истинный клад. Высокий профессионал. За какой-то час все оформил так, чтобы Федоров звонил по этому автомату, уже хорошо подготовленному к записи. Я рыжего премирую, истинный бог, премирую.

– Не за что премию давать, Саня, – заметил Казарян.

– Премию надо платить не за наш навар, а за его работу. Премирую, обязательно премирую! – еще раз поубеждал себя Смирнов. – А теперь, ребятки, ваше мнение о привязке Федорова к нашему делу.

– Дурачок, ослик на всякий случай, используется в темную. Пустышка, Санек, полная пустышка, – безапелляционно заявил Казарян.

– Меня смущает подпись в телеграмме – Федоров, – подкинул материал для размышлений Смирнов.

– Наверняка, телеграмма факсимильная. А подпись в банке Федоров оставил во время длительного своего пребывания за бугром. Курдюмов его, наверняка, в Женеву свозил для оформления фиктивного вклада. А телеграмма из Москвы – доверенность на анонима под числом. Вот и все пироги. Федоров теперь никому не нужен.

– Даже мне, – грустно подтвердил Кузьминский.

– Вы согласны с алькиным резюме? – спросил Смирнов и осмотрел своих бойцов. Бойцы согласно покивали. – Ну, с почином нас. Первые реальные результаты расследования. До конца развернуть пустышку – это тоже результат. И вдобавок – Алуся.

– Моя старенькая и вдруг совсем новенькая Алуся, – мечтательно вспомнил о любимой Кузьминский. И не удержался, повторил заразительный казаряновский куплет: – Ах, эти девушки в трико, так сердце ранят глубоко!

31

С давних пор они полюбили существовать в этом казенном доме ночами. И революционные, и послереволюционные, и пятилеточные, и военные, и оттепельные, и застойные, и перестроечные, они размышляли и действовали в ночи, когда ординарный обывательский мир, управляемый животными инстинктами, беззаботно и бессмысленно спал.

Англичанин Женя, лицо которого частично (челюсть и рот) было освещено строгой, удобной и дорогой настольной лампой, сидел за письменным столом, рассматривая, видимо, свои нежные руки, лежавшие на ослепительно яркой лужайке столешницы. Настольная лампа нынче была единственным источником света в громадном кабинете, и поэтому силуэт плейбоя Димы еле просматривался на фоне деревянной панели стены, вдоль которой плейбой прохаживался.

– Почти с нулевым допуском можно предложить, что Смирнов стопроцентно вычислил так называемый светский круг Курдюмова, – сделал окончательный вывод Англичанин и указательным пальцем правой руки волчком раскрутил на сверкающем зеленом сукне сверкающее автоматическое золотое перо.

Плейбой, привлеченный необычным сверканием, приблизился к письменному столу и стал видим – в изящном и легком двубортном костюме, в ярком, по нынешней моде, галстуке.

– Вычисляют теоретики, – сказал он. – Пропустил через сито, отсчитал возможных, обнюхал проходящих, безошибочно определил тех, кого надо и пошел копать лисьи норы. Фокстерьер, чистый фокстерьер!

– Мастер, – поправил плейбоя Англичанин. – Маэстро. А наши вожди вот таких пораньше, с глаз долой, на пенсию! Их что, вождей-то наших, человеческое уменье раздражало, а Дима?

– Ага, – подтвердил Дима. – Особенно когда это уменье и не пряталось, а показывалось: делается все это вот так, вот так и вот эдак. Когда профессионал таким образом покажет и расскажет, вождю обидно становится: ясно все, вроде просто и остроумно, а он, вождь, и не допер. Раз не допер, значит, тот, кто проделал все это, вождя перестает уважать. А если вождя не уважают, он уже и не вождь вовсе. И тут же приказ: не уважающего – с глаз долой.

– А мы? – спросил Женя.

– Что мы?

– Как мы уцелели?

– Мы-то… – плейбой мечтательно улыбнулся. – У нас тайна, Женя, тайна ужасная, тайна прекрасная, тайна вдохновляющая, тайна содрогающая, тайна направляющая. Мы не люди, Женя, мы лишь медиумы, инструмент, через который вожди знакомятся с подходящей в данный момент тайной. Инструмент этот доносит до вождей тайну, и они, обладая ею, становятся над толпой простых смертных, как боги.

– Хорошо мы жили, а Дима? – спросил Англичанин.

– Хорошо-то, хорошо, да ничего хорошего, как пела когда-то Алла Борисовна Пугачева, – ответил неопределенностью плейбой.

– А сейчас лучше? – допытывался Англичанин.

– Проще.

– Угу, – согласился Англичанин Женя. – По-простому решили: в ближайший понедельник я из этого кабинета выметаюсь.

– Иди ты, Женька! – искренне удивился плейбой, вмиг потеряв европейский лоск. – Столковались, значит, подлюги!

– Столковались. Обидно, конечно, в кабинет без комнаты отдыха переезжать, но что поделаешь… Дела-то остаются за нами. – Англичанин, решив покончить с лирикой окончательно, кнопкой на столе включил общее освещение, тем самым обозначив начало деловых переговоров. – Что делать нам с так называемым светским кругом?

– Краснов, актрисочки, Алуся наша всем любезная, Пантелеев с Прутниковым – пустые номера. Пусть твой фокстерьер копает до усрачки.

– Федоров?

– Наплевать и забыть. Он даже полезен, потому что много времени у них отнимает. Опасен – Савкин!