День гнева. Новая сигнальная [сборник Литрес]

Изобретатель вновь очутился в углу. Он действовал с быстротой обезьяны. В аппарате зажегся красный глазок, потом еще желтый. Загудело сильнее. Изобретатель опять уставился на главрежа.

Что-то вдруг стало образовываться в комнате. Запахло катастрофой. Все сделалось пустым и зыбким. Бесцельно вращалась Земля вокруг Солнца, безнадежно и не нужно бежали по своим кругам планеты. Шофер МАЗа за стеной все еще нажимал клаксон, но стало ясно, что никто к нему не выйдет. Безжалостные физические законы с каждым мигом скорее влекли Землю, Солнце и всю Галактику в самую глубину черных космических бездн. А оттуда, из дьявольских недр, уже неслась навстречу антигалактика, чтоб в колоссальном взрыве прекратить все и вся. Не было даже смысла смотреть второй поролоновый куст. Мир шел к концу.

Главреж почувствовал, что у него на тыльной поверхности рук встают отдельно волосок от волоска. В горле у него застряло что-то пухлое, дыхание стеснилось. Он ощущал себя на земле, как на разваливающемся плоту, несущемся к водопаду. Хотелось закричать, убежать, но он не мог шевельнуться.

– Страх, – сказал Изобретатель. – Теперь я индуцировал страх. – Он нагнулся и выключил аппарат.

Почти сразу на улице раздался радостный басистый вопль:

– Манюра!

Чьи-то быстрые туфельки пробежали мимо низкого окна. МАЗ весело взревел, зашуршали шины, могучая машина, тронувшись с места, укатила по булыжнику прочь.

Солнце ломилось в комнату сквозь пыльные разводы на стеклах. Победно топорщились огромные кровельные листья лопухов. Все было в порядке. Наваждение кончилось.

– Понимаете, – засуетился Изобретатель, – я сам переживал только вот такой страх. – Он показал пальцами. – А аппарат усилил эмоцию и передал ее вам. Но дело не только в этом. Второе в моем открытии – это то, что все элементы актерского мастерства я перевожу на язык электростатики и электродинамики. Органичность, общение, обаяние – для меня радио, электричество, и ничего больше. Если вы читали мою статью «Перцепция и апперцепция при ролевых…».

– Знаете что… – Главреж вдруг разозлился. – Вы мне бросьте баки забивать с вашей этой «перпе…»… Как ее там?.. Одним словом, с этой самой… Вы мне прямо скажите, что вы можете для нас сделать и что вам нужно, чтоб это сделать. Думаете, у меня есть время выслушивать ваши теории?

– Актера, – проникновенно сказал Изобретатель, – или актрису. Самую плохую вашу творческую единицу. И она так сыграет роль, что все упадут.

– С этого и надо было начинать. Я вам сейчас хотя бы Заднепровскую покажу. Мы ей недавно тарифную ставку снизили, теперь сами не рады. И к прокурору уже ходила, и в райком, и в райисполком. Идемте наверх. Она как раз должна быть на репетиции. Ящик можете оставить здесь.

В репетиционной комнате, где благодаря какому-то архитектурному чуду и зимой и летом сохранялась ровная температура в ноль градусов Цельсия, разводили пьесу местного автора.

Главреж и его спутник вошли. Дрожь прокатилась по синим от холода актерским физиономиям при появлении грозного вождя, а затем шесть пар глаз повернулись в сторону Изобретателя и выразили одно и то же: «Кто этот человек? Не изменит ли он что-нибудь в моей судьбе? Не поможет ли вырваться из этой дыры?»

Но главреж сразу погасил все вспыхнувшие было надежды.

– Товарищ Бабашкин из «Гипротеатра». Приехал посмотреть нашу осветительную аппаратуру. – Он показал Изобретателю на стул. – Посидите, а потом мы с вами займемся… Продолжайте, пожалуйста, Борис Генрихович.

Очередной режиссер Борис Генрихович – он тоже слегка побледнел, увидев главного, – сделал знак – и репетиция возобновилась.

Герой-любовник, рослый мужчина с театрально-энергичным лицом и синими глазами, вошел в огороженное стульями пространство, долженствовавшее изображать колхозную избу, и уселся к столу.

В пространство вошел отрицательный персонаж.

– «Приветствую, товарищи».

– Камень наскоком и то не сдвинешь. А он хочет все сразу… «Здравствуйте».

– Нет, это не вы говорите «Здравствуйте», – поправил очередной режиссер.

– А кто говорит?

– Действительно, кто же говорит теперь «Здравствуйте»?

Инженю-кокет, сидевшая в полном оцепенении с момента, когда вошел главный, очнулась:

– Ах, это я говорю! Простите, пожалуйста… Впрочем, нет. У меня тут тоже вычеркнуто. Вот, посмотрите…

И дальше шло в таком духе. Местный автор – он сидел тут же – нервно забарабанил пальцами по колену, и губы его скривились в саркастической усмешке непризнанного гения.

– «Не советуешься ты с людьми, Петр Петрович, – говорил отрицательный персонаж. – Отрываешь себя от коллектива».

– «Я…» Одну минутку, товарищи. Вот тут опять затруднение. Я ведь в третьей картине советовался, со старым колхозником Михеичем советовался. Опять эта реплика идет вразрез с третьей картиной. Может быть, тоже вычеркнуть, Борис Генрихович?

– Ну давайте вычеркнем.

– Но с другой стороны, что же мне тогда вообще говорить – уже столько вычеркнули? С чего я волноваться начну?

– А ты скажи «Здравствуйте» и потом сразу давай выхлест.