День Гнева (СИ)

— Ой, не допустим, а так и есть. Это видно по тебе и речь у тебя… пробиваются нотки с севера. И вон, какой глазище. Такие делают либо в Риме, либо в Техно-Конгломерате, — Юноша тяжко выдохнул, прежде чем продолжить. — Ф-у-у-х, а ведь когда сюда пришла Империя, никто не радовался, не плясал, ибо мы понимали, что пришёл конец нашему равенству и истинное свободе.

— Так ты жил в коммунистической части города?

— Да, это так.

— Подожди, я слышал, что в истории было такое движение… далеко на востоке, как же они звались… большевики, вот. Я мутно помню историю того периода, знаю лишь, что они создали какой-то Союз и тоже провозглашали себя коммунистами. Так вы продолжатели их дела были?

— Нет, чур, тебя, — Гален показательно отряхнулся, словно на него упала пыль. — Они не являются истинными коммунистами, ибо говорили о власти государства, высокой морали и сдержанности потребностей. А истинные коммунисты отвергают всякое государство и мораль. Вот так вот. Так что ни бывшее северное Этронто, ни мы не имеем к большевикам прошлого никакого отношения. Понятно?

— Да. Понятно. Так какие идеи вы потеряли?

— Когда пришёл Рейх все порядки тут же поменялись. Та самая полиция побивала нас дубинками и отстреливала, если мы смели заявить о своей свободе или даже нравах. Они, лизоблюды режима, свинцом и дубинками уничтожили великую коммунистическую идею, — порывисто заявляет Гален. — И теперь у нас больше её.

— Идеи коммунизма?

— И не только. Знаешь, в шестнадцать лет моя сестрёнка стала служительницей дома равного удовлетворения, — как только парень это произнёс, лицо Маритона невольно перекосилось от нахлынувшего озлобления. — Я так ею гордился, ибо она давала покой плоти и удовлетворяла инстинкт наших самых великих и просвещённых коммунистов. А этот «дом» навечно стал символом союза между идеей коммунистического равенства и либеральной сексуальной вседозволенности. Да, либерализм так же потерпел крах.

— А как… сестра к этому отнеслась?

— Она ничего не могла поделать с данной участью, так как девушек отбирали без спросу. А зачем-то спрашивать, если славой сулит такая великая участь? Знаешь, коммунизм требует от каждого по максимальным возможностям и даёт по минимальным потребностям.

— Это ты к чему?

— Моя сестрёнка была ударницей коммунистического труда на фронте удовлетворения сексуальных потребностей. В день она могла принять до десяти мужчин и женщин — прославленных идеологов северного коммунистического Этронто.

«Меня сейчас стошнит» — сердиться про себя Маритон. — «Проклятье, это омерзительно. Публичный дом какой-то, а не развитое коммунистическое общество». И тут мужчину накрывает волна воспоминаний, как его товарищи толпами ходили в государственные бордели Информакратии, которые должны удовлетворять потребности и даровать спокойствие организму.

— А ведь среди нас ходило множество представителей и «равного пола».

— Кого-кого?

— Они лишили себя принадлежности к женскому или мужскому началу, чтобы уподобить истинному коммунистическому началу, — восхищённо заявляет парень, слащаво улыбнувшись и уставив взгляд янтарных очей, где полыхает огонь безумия к звёздам, как будто усмотрев в них олицетворение мечтаний. — Они стали так же одним из олицетворений вечного союза между коммунистическим тотальным равенством и либеральной половой волей, когда человек, пользуясь свободой, приходит к равенству.

— Ох, так что стало с твоей сестрой, лучше это мне расскажи? — омерзение в речи Маритона не скрыть, но юноша настолько упивается своими речами, что не слышит этого.

— А моя сестра, когда пришли войска Империи, решила, что ей коммунизм не нужен и она предала все идеи равенства и свободы, — стал противиться Гален и от злобы сжал пальцы в кулак. — Моя сестрёнка присоединялась к Католическому Комитету Духовности и уверовала в лживого Бога, который отобрал у неё свободы. Теперь у неё муж и она старается жить «благоверной» жизнью христианки, как будто это есть истинная жизнь.

— А что, по-твоему «истинная жизнь»? — сложив руки на груди, вопросил Маритон.

Гален, юноша, чуть успокоившись, понял, что мужчина перед, ним не особо-то разделяет его идеалы и историю, и всем видом выражает отвержение того, что ещё пару минут он называл просвещённым обществом.

— Я-то смотрю, ты не очень жалуешь, то, что сказано. Разве ты не разделяешь тех великих идей, которые несли коммунисты? Разве это не достойно почитания?

— Прости, мне трудно это чтить. Я же не жил в те ваши «славные времена», — сарказмом окончил фразу Маритон, с жалостью смотря на юношу.

— Ах… не разделяешь. Знаешь, порой можно и не жить, но просветиться от мудрых и точных речей, которые несёт наш святой учитель.

— Учитель… говоришь, — почуяв, как сердце стало биться чаще — пульс участился, а в душе заиграло позабытое волнение, доступное агенту, который вот-вот внедрится во вражескую структуру. — Знаешь, меня твои речи заинтересовали, можешь отвести к учителю?