День и час

Надо сказать, что дерзость мою питает еще и раздражение: собаки сейчас вытесняют детей. На улицах, в парках и даже в семье. Неоаристократизм. А что? Развлечения собака доставляет ничуть не меньше, чем ребенок, а вот обязанностей по отношению к ней все-таки меньше, чем по отношению к ребенку. Обязанности не такие натуральные, что ли. Все так и все-таки — не так. «Дело крепко, когда под ним струится кровь…» Так и любовь. Но тут — не струится. И потом — собака не говорит не плачет Легко любить бессловесную тварь! Куда легче, чем словесную. Хотя любовь ли это? Мне кажется, что в столь распространившейся эйфорической привязанности к четвероногим реализуется не столько любовь, сколько тайное — неутоленное — властолюбие Иметь в безраздельном подчинении столь совершенный, услужливый, боготворящий тебя (преклонение перед тобой нередко сочетается с ненавистью ко всем остальным) организм. Если это и любовь, то согласитесь, весьма корыстная…

Собаку опять же не надо учить плаванию или езде на велосипеде — с чем я мучаюсь уже который год.

Собака — друг человека, а дети, как писал Достоевский, меньшие братья человечества.

* * *

Меня потянули за руку, и я повиновался, хотя это было равносильно самовольному оставлению поста. Людей на концерте жидковато, и режиссер «задействовал» и меня. Поставил меня так — спиной к камере, — чтобы усиливал ощущение толпы. Физиономия моя пока не требовалась, действующим лицом пока являлась спина. Что ж, спина моя, пожалуй, действительно  у с и л и в а л а, ибо соседствующие с нею спины были сплошь стариковскими. Сгрудившиеся — тоже по распоряжению режиссера — старики и старухи, наблюдавшие за концертом самодеятельных артистов, приехавших вместе с нами, привезенных нами из райцентра. Народ не расходился, народ держался — не то силою искусства, не то силою воображения, ибо сразу же после концерта обещана была торговля дефицитным товаром. В дело должен был вступить наш главный калибр — районная автолавка, которая из самого райцентра влачилась вслед за нами по ухабистой проселочной дороге. Автобус с телевизионщиками — нас, пожалуй, больше, чем и артистов, и зрителей, вместе взятых, — автобус агитбригады и грузовик автолавки. В таком порядке мы и двигались, такая армада, пугая мирных поселянских кур, ворвалась, втиснулась в деревню Белую.

И вот я, игравший толпу, выбыл из игры…

* * *

Представьте деревеньку в четыре десятка домов, одна кривая и горбатая улица. Настолько горбатая, что если станешь на одном ее конце, то другого не увидишь. Впрочем, ее вообще, наверное, нет ни в конце, ни в середине — точки, с которой оба края улицы видны одновременно. Посреди улицы дорога, тоже кривая и горбатая. Весной и осенью мощные колесные тракторы вусмерть измочаливают ее, выворачивают наизнанку, прорезая в ней такую глубокую колею, что за исключением зимы пользоваться дорогой невозможно. Тракторы — они дорогой и пользуются. Машины же робко останавливаются в нескольких метрах от нее. Как перед противотанковым рвом. И наши автобусы остановились точно так, благо тут широкая поляна — она-то и стала ареной сегодняшнего действа. Впрочем, машины сюда почти не ходят. Трактор, а то и сцепка тракторов — надежное средство здешнего передвижения.