День и ночь, 2007 № 11–12

Весенняя ночь

Свет отрывается от огня,

Машет свои золотым плащом.
Не замечая впотьмах меня,
Все повторяет «прощен, прощен…».

Это сворачивает такси

С улицы Юрина в старый двор.
Ты не поглядывай на часы,
Здешнее время — вздор.

Если касанье моей руки

Снова раскроет твою ладонь.
Свету сбежавшему вопреки
Будет гореть огонь.

Юрий Беликов Игрушки взрослого мужчины (повесть-матрёшка)

«Я любил одну женщину в разных изданьях…»

Геннадий Кононов

1

На сорок восьмом году жизни Шрамова матушка купила ему детскую игрушку. И не одну, а сразу двух близнецов-сенбернаров, мягких, пушистых, лобастых щенков. Потому — двух, чтобы не было скучно одному. А ещё — оттого, что рождён Шрамов под созвездием Близнецов. Теперь он не мог шагнуть в бездну: обхватили и держат его за обе ноги Тишка и Лапик — так назвал он матушкину причуду.

А вы помните свои детские игрушки? Не пожимайте плечами, ибо от вашего ответа зависит зарождение другого вопроса: уместно ли вам жить дальше? Что значит — «уместно»?! Всё — в Божьей воле! А вот и не всё. Есть ещё воля детских игрушек. Бог-то на вас — сколько можно искушать Его покаянием? — быть может, давно уже крест поставил. А вот игрушки…

Поэтому вспоминайте-вспоминайте своих плюшевых мишек, своих алёшек-матрёшек, оловянных гвардейцев и пластмассовых всадников! Разве не сочилась сукровица золотых опилок из их прохудившихся швов-ссадин, разве не вынимали вы серьги для мишек из отцовского набора рыбацких блёсен с тройничками, не отчекрыживали ножницами от рукава его свитера — только лапы сквозь дырки продёрнуть — сначала одну долю (рыжему), потом — другую (чёрному), затем — третью (белому мишке Толика Михалицына), и, когда отец, собираясь на рыбалку, брал на запаску снасти и надевал этот самый свитер, разве не обнаруживалось, что волшебный шагреневый рукав сжался наполовину, а в запасном наборе не хватает самых лучших блёсен?..

Попробуйте-ка выдрать рыболовные крючки из плюшевых ушей! Терпения не хватит. И — мата. И потому спрашиваю: разве не извивались вы под всплесками отцовского ремня? И всё равно — выманивали потом рифмой у мира новую игрушку:

— Бабушка, скажи: «мак»!

— «Мак»…

— Пойдём в культмаг!

А культмаг — это магазин культтоваров. И в нём — столько русских воинов времён Александра Невского и рыцарей-тевтонцев, что, пополненные в несколько заходов с бабушкой и без бабушки, они тучей сгущались у вас дома в огромной картонной коробке, опрокидывались из неё, как ливень, подчиняя себе всё — горные перевалы шкафов, холмы дивана и седловины кресел, долины половиков и равнину вытершегося ковра. Всемирный потоп, где болтался Ноев Ковчег отцовского тапка…

Скажите: разве не были вы завоевателями мира? Ну, хотя бы — до 8-го класса, когда отец, раздосадованный, что переросток запустил учёбу, точно Бог, озабоченный расширением державы заигравшегося Сына, в одночасье хватает ту самую картонную коробку и по первому снежку выворачивает её содержимое на мусорной свалке… Не так ли рассыпались империи Чингисхана и Македонского?

И разве вы не пытались собрать их в школьный портфель, опасливо озираясь по сторонам? Однако перепоручали командовать своими армиями какому-нибудь Серёге Марамзину, живущему на два этажа ниже. Не вы отреклись от игрушек, но вас от них отлучили: пора, мол, и девочек драть.

И Шрамов начал. Сперва — жену своего старшего товарища (тут вспоминается анекдотический случай: ранним утречком бежит по главной улице тихого городка татарин, мотает сокрушённо башкой и приговаривает: «Ой, бяда-бяда, бяда-бяда, бяда-бяда!» Навстречу — знакомый. Что стряслось? «Бяда! — восклицает татарин. — Жену начальника вы…л!»); затем — однокашницу (она любила заниматься этим в лесопарке, в котором её изнасиловали); потом — подругу однокашницы (но только тогда, когда умер её отец, а до той поры, как вчерашний завоеватель мира ни брал осадой вставшую на пути крепостушку, ему выливали на голову кипящую смолу). Опять — отец? Как и в истории с игрушками? То-то и оно. Кажется, Иисус однажды уже продемонстрировал, как Бог-Отец влияет на Сына. Он-то продемонстрировал. А Шрамов?

2

А Шрамов поразил Инессу своими штанами. Она потом ему в этом призналась. Штаны были серо-синими ближе к фиолетовому, с карманными вытачками, на карманах — мелкая, более светлая, чем основной цвет, сеточка, разные кнопки-клёпки, а по бёдрам ещё болтались завязки, продёрнутые через металлические пряжечки… В общем, не штаны, а бредень, утяжелённый свинчаткой. Инессе сразу же захотелось в эти штаны залезть. Вернее, облачиться. Вот и попалась, щучка. Или попался Шрамов?