День и ночь, 2007 № 11–12

Фараон еще бессловесен, но уже беспощаден
Ко всем, идущим к нему. Он — ретрограден
И многогранен, как самый большой могильник.
Для одних Фараон — как солнце, другим — светильник
В той первобытной тьме, которая без предела,
Где из собственной кожи лезут в другое тело,
Мечтая стать Фараоном или вселиться в дочку,
Имея в виду, что целое съедается по кусочку.

Вожди из былых сатрапий требуют новых капищ
И в них, приносимых в жертву, тучных владельцев пастбищ.
И каждая жрица Храма, словно дитя Изиды,
Вынашивает за пазухой камень для пирамиды.
Жаль, что поход в Галактику закончился в прошлом веке.
На новом витке истории — радение о человеке,
Пред коим не встанет выбор: Голгофа или Гоморра?
Ни это ещё увидим — в зеркале монитора.

В пустынях, лесах, горах, в просторах степей и прерий
Грядёт эпоха великих династий или империй.
И нечего ждать пощады от времени или места,
Когда и сам Фараон вставлен, как слепок жеста,
В знаковую среду — мир человекобога.
Впрочем, любой тиран в принципе — недотрога:
Коснись — и рассыплется, как прах Тутанхамона.
Мы ещё поглядим на этого Фараона!

Не рано ли нам у трона славословия лить, как воду,
И принимать, как дар, утраченную свободу.
И что ещё непристойней, так это ваять в граните
Какую-нибудь его трехмерную Нефертити.
Злословить, но лебезить, следовать странной вере,
Подчёркивая достоинства мебели в интерьере.
Прекрасна в нём только та, что, поливая кактус,
Усиливает извив, но не меняет ракурс.

Как и сам Фараон ещё не сменил наряда,
Чем выгодно отличается, не выходя из ряда
Собакоголовых предков, что не меняет роли,
Изобразив барана или овечку Долли.
Проснувшийся Фараон — не воскресший из мёртвых, то есть
Можно расшифровать, но не исправить повесть —
Ту, что целый народ гравировал веками,
И шлифовал Господь редкими облаками.

Кто учит любви, тот верит в грехопаденье мира.
Недаром же я вначале упомянул Шекспира,
Чье имя — как знак вопроса, но выучил каждый школьник,
Что в центре высокой драмы — классический треугольник.
И Фараон, как призрак, вступает в права пустыни
Там, где совсем другие святые. Но все святыни
По сути — есть пирамиды. Абстрактная форма света —
Луч, то есть угол зренья в мире Творца Завета.

Образно говоря, каждый стремится в небо,
Не думая, что под ним черный квадрат Эреба.
Жизнь — как потеря Рая, посох да пыль изгнанья,
Шествие восвояси — со знаками препинанья,
Лучше с надеждой, верой — без поправки на чудо.
Самые светлые строчки, как письма из ниоткуда
В неведомое — с любовью! Вместо адреса — лотос,
Словно припоминанье, что человек — есть космос.

В долгом стихотворенье с ритма сбиваюсь, меру
Теряю — дышу неровно! Словом, беру на веру
Всё, что могу расслышать в этом глухом просторе,
И тороплюсь, как спорщик, с репликой в разговоре.
Раз Фараон проснулся, значит, живей, чем классик.
Вместо карандаша Бог выбирает ластик —
Смотрит на лист пустыни, дышит горячим ветром,
Словно услышал голос, но не спешит с ответом.