День и ночь, 2007 № 11–12

Я был счастлив с вами один
Только раз
Кажется,
В Болгарии. Город Балчик,
Где чайки рыбу рвут
Кривыми когтями
На балках,
Вспотевших от южной
Страсти,
Где горы слоятся
Как сыр,
Обжигает ракия.
Я был с вами счастлив
Один только раз
Кажется,
Я был молод и вы
Не стары.
На набережной,
От любви посеревшей,
Толпились разбитые корабли.
Я был ваш Фитцджеральд,
А вы — его сумасшедшей.
Я был Хэмингуэй и Лорка,
Вийон, и отчасти Гашек,
Скажите, разве не странно
Это
При антагонизме нашем?
Мы ведь с вами совсем не похожи.
Вы ведь худшее,
Что у меня было,
Когда полночь на ратуше
Балчика
Простучало-звонило-отбило,
Я отчаянно клеил болгарок,
Заигрывал с официанткой.
Вы сквозь лакричный вкус
Мастики
Лыбились — комедиантка.
Помните день, когда змеи
На прибрежные камни вползали,
В зубах у них были странные
Рыбы-чудо,
Глазами сверкали.
Я вас ненавижу, но все же
Счастлив был
С вами,
Кажется,
На заброшенном скользком моле
В городе у моря —
Балчике…

— Что с вами? — осведомился лейтенант, — вам нехорошо?

— Да. Я всегда чуть волнуюсь, когда читаю свои стихи. Это стихотворение было издано в Бухаресте. 1996 год. Издательство «Конштиинца». Хорошие стихи?

— Отличные, — мягко согласился Петреску, — только вы слезьте со стула, пожалуйста.

— Ах, лейтенант, — расчувствовался Балан, — вы даже не подозреваете, в эпицентре каких событий находитесь. Вы — агнец на заклание. Все вас предали. Глядя на вас, я чувствую себя Иудой…

Танасе сжал кулаки. Неужели чертов болтун проговорится? К счастью, Петреску не отнесся к словам Балана серьезно.

— Вам лучше пойти домой и поспать, — выпроводил он Дана, — а то вы начинаете заговариваться. И последнее: никого в доме не бить, ладушки?

Диктофон замолк. Танасе протянул руку, чтобы выключить машинку, как послышались новые звуки. Константин закусил губу. Предчувствия его не обманули.

— Так вот где работает мой лейтенант, мой мужчина, мой мачо в кителе, — замурлыкал с пленки голос Натальи.

— Гм. Тебе сюда нельзя приходить, — негромко сказал Петреску, — это же грязный полицейский участок.

— Так вот где он служит, вот где не спит ночами, — не обращала на него внимания Наталья, — вот где я сейчас отдамся ему…

— С ума сошла? И вообще, ты вся какая-то искусственная. Ненатурально получается.

В этот момент Танасе даже почувствовал по отношению к лейтенанту некоторую симпатию. Но против Натальи не устоять, это Константин знал.

— Это я-то?! — Наталья улыбалась, это Танасе знал наверняка, как и знал, что в тот момент она прижималась к спине Петреску, — я-то, мой лейтенант… а-хм… как раз настоящая. Это все остальные ненастоящие какие-то. Все придуманное, все искусственное. И мы, если не будем откровенными, тоже куклами станем…

— Как это?

— А вот поверим, что вся эта ложь, — подушка на двоих, завтрак, беседы, — «что на работе было», «ах, какие родственники засранцы», «заведем детей? или лучше пока диван купим» — правда. Давай лучше просто трахаться… лейтенант…

Судя по звукам, Петреску почти сдался. Замок на двери кабинета щелкнул. Запираются, с ненавистью подумал Танасе.

— Значит, — голос Петреску дрогнул, — просто трахаться.

— Совершенно… верно… до чего дурацкий узел у тебя на галстуке…

— Дай сниму.

— Умница, лейтенант… зашевелился, мой страж порядка… так… ох.

— Где здесь застежка?

— Просто закатай… да… так.

— Мы, — лейтенант уже шумно дышал, — сходим с ума из-за твоих прихотей.

— Нет, лейтенант. Нет. Сегодня мы трахаемся. Просто трахаемся, и, причем, грязно ругаемся. Очень грязно трахаемся. Да, милый?

— Снимай юбку, сука!

Пленка зашипела и запись закончилась. Танасе, пошатываясь, встал,

Привычно оперевшись о край стола, и, не видя перед собой ничего, подошел к портьере. Вытащив оттуда шнур, он сделал на одном его конце петлю, и полез на стол.

* * *

— Братья, сегодня мы собрались здесь, чтобы побыть среди земляков и единоверцев, — вдохновенно начал читать по бумажке речь Саид.

Оратор, — высокий грузный мужчина, сириец, — жил в Кишиневе вот уже четырнадцать лет. Сюда он приехал учиться в Медицинском университете, и собирался, после выпуска, уехать обратно на родину. Но потом, из-за одного, довольно трагического происшествия, остался в Молдавии.