День и ночь, 2009 № 01–02

Усталость

Усталость птицей сонною войдёт на тонких цыпочках.

Рассядется, развалится, попросит прикурить.
Я разойдусь, как дурочка, в ужимках и улыбочках:
«Позвольте вас, голубушка, обедом накормить».

Зевок не сдержит, сморщится, всхрапнёт в немой истерике:

«Поспать бы мне, родимая, в тиши часок-другой».
Кивну, свернусь калачиком, замру в мирской эстетике.
Прижмусь к подушке радостно, отправлюсь на покой.

Никчёмная

Притулилась к стене — снова брошена.

Не плохая, и не хорошая.
Не красивая, и не страшная.
Так, простая российская барышня.

То мне чудится дом с темницею,

То острог с расписною светлицею.
Дни идут стороною серою.
Что случилось с прежнею верою?

Постарела вмиг — не расстроилась.

Распрямилась — и снова сгорбилась.
Разрумянилась, пригорюнилась,
Полетела вдаль, призадумалась.

Что мне жизнь? Тоска неизбежная.

Что любовь? Беда-девка грешная.
Не красивая, и не страшная.
Так, смешная птица уставшая.

Cмерть рифмы

Взгляд без смысла,

Ода без конца.
Жизнь провисла,
Рифма умерла.

г. Москва

Денис Чирков Привет, Рембо

Одинокий, но ухоженный

одинокий, но ухоженный щенок

сидит на снегу.
и плачет,
и часто дрожит,
и всё высматривает кого-то
на холодной остановке
своими добрыми,
преданными,
не верящими в обман,
глазами.
а люди
(я,
ты,
мы,
вы),
притворившись скульптурами
очередного серого дня,
лишь изредка
посматриваем на него,
замуровав свои чувства
в удушливый гипс морали,
да всё тщательней укутываемся
в свои шубы, дублёнки, куртки...
пусть щенку
(нам,
вам)
будет больно,
пусть будет стыдно,
да пускай хоть все ангелы
себе мозги повышибают из ружей...
всем —
всё равно.
ведь у каждого
свои
разновидности свободы.
и нам страшно обращать
своё внимание
на такие мелочи.
ведь они сразу ранят
нам,
(вам,
им)
душу / сердце
и прочие гипсовые гадости...
срабатывает страх
оказаться там же —
в помоях призрачной свободы.