День и ночь, 2009 № 05–06

IV

Одинокий, по улице брёл он,
Следом — ветер и дождь, словно братья.
Божества в этот миг не обрёл он,
Не узрел, как ни жаждал, Распятья.

Жар неслыханный в теле почуя,
Шапку снял он. Чело так пылало!
Дождь сгущался, сознанье врачуя,
И прохладная мгла обнимала.

Были здания частью пропажи,
Местность мнилась туманною тенью.
Лишь сменялись, шурша, экипажи,
Как пейзажи в цветном сновиденье.

Как, откуда?.. Он вздрогнул впервые,
На мосту неизведанном стоя.
Где же тяжесть? Узнают другие  —
Он познал равновесье покоя.

* * *

V

Никогда ещё в мире этом не рождалась спокойней луна!
И, в молчанье высот одета, лира вечера, так стройна,
Дуновением тени кличет, их вплетая в недра древес…
В этой кротости, в этой неге я ещё не помнил небес!
Расцвела луна, как мимоза, тонкой нитью свет протяжён,
И, укрыты её свеченьем, словно лёгкий, воздушный сон,
Мне видны Кура и Метехи, истомившие белизной…
Никогда луна не рождалась глаз нежней в глубине ночной!
Здесь, где царственным сном страдальца призрак старца гордого спит,
Здесь, где вновь над кладбищем скорбным запах роз с ромашками слит,
Ниспадает к земле прекрасной горних звёзд бесконечный свет…
Здесь бродил и Бараташвили: одиночества горше — нет…
Пусть и я умру в своих песнях — лебедь грустный светлых озёр,
Только б вымолвить мне, что ночи жив в душе изначальный взор,
Как у сна вырастают крылья от небес до небес иных,
И раскрыла синь сновидений паруса мечтаний моих;
Как щемящая близость смерти изменяет звучанье грёз
Человека — лебедя в мире всех гармоний земных и роз;
Как я чую, что в море этом для души — умиранья нет,
Что дорога грядущей смерти — лишь дорожный пурпурный цвет;
Что на ней золотая сказка — драгоценная дерзость певцов,
Что не помню я тише ночи — видно, смысл её весь таков;
Что, ушедшие, рядом с вами я встречаю песнею смерть,
Потому что певец и царь я — да и как, умирая, не петь!  —
Что за веком вам моя лира будет с песнею отдана…
Никогда ещё в мире этом не рождалась спокойней луна!

* * *