День и ночь, 2009 № 05–06

Да, мы такие… Нечего пенять.
Уходят божества, минуют сроки.
Но вновь: «Умом Россию не понять…»,
Но вновь: «Белеет парус одинокий…»

С какой бы скорбной думой на челе

Мы ни брели сквозь ужас и забвенье,
Опять: «Свеча горела на столе…»,
Опять: «Я помню чудное мгновенье…»

И сам, итожа в свой последний час

Короткий путь служения земного,
Прошепчешь, чуть дыша: «Я встретил Вас…»,
«Я встретил Вас…» И больше — ни полслова.

* * *

Расхристан вечер… Сумрак виноват,
Что мысленно всё прожито стократ,
И на закат так быстро повернуло.
А месяц что? Двенадцатая часть…
Хотя бы не споткнуться, не упасть  —
Пусть не с высот, с расшатанного стула.

Ещё когда бы чеховских мужчин,

Их душами пленясь не без причин,
Тургеневские женщины любили,
То был бы смысл иной у бытия,
Был светел духом, может быть, и я…
А так… И дух, и трепет позабыли.

А чёрен день ещё и потому,

Что сколько ни пытаюсь, не пойму  —
За что тебе любовь и безголосье?
Ведь это же так просто! — рюмку хрясь!
Вторую, третью… И душою в грязь,
Туда ж — портки, обувку и волосья.

А так душа — один сплошной озноб…

Пытаюсь петь, как в юности, взахлёб,
Когда шептали мы: «Любовь до гроба…»
Не ведали, заложники судьбы,  —
Уйдёт любовь, останутся гробы…
Любовь уж больно нервная особа.

И всё… Не знаешь, нечёт или чёт…

И что-то, жизнью названо, течёт…
Цена? Давно забытая полушка.
И снова беспросветны вечера,
И снова щеки мокрые с утра,
Как будто ночью плакала подушка…

* * *

…И без того последняя черта
Отведена за новые пределы,
Где боль — не та, где бренность — суета,
Где Божий свет — подлесок поределый.

И можно не смотреть, а созерцать,

Как снова рок становится судьбиной,
Как Авель носит Каина печать,
Соединён с ним связью пуповинной.

Поленьев нет, но теплится очаг,

И ты, летучей бренностью подхвачен,
Прозрачность видишь в небе и в речах.
И сам летишь… И сам полупрозрачен…

ДиН гостиная Танакоз Ильясова (перевёл с казахского Николай Переяслов)