День и ночь, 2010 № 01 (75)

Да, во время войны, когда её пламя обугливало наше детство, будущее представлялась в более радужных красках. О войне постепенно стали забывать, но повсюду царили те же нищета и убожество. И только партийные лозунги оставались прежними — торжественными, оптимистичными и многообещающими: через десять-двенадцать лет каждая семья будет жить в отдельной квартире. А через двадцать — весь советский народ окажется в ласковых лучах незакатного солнца коммунизма.

Я подчёркнуто долго смотрел на свои часы — было около десяти. Потом упёрся взглядом в глаза Сони и медленно поднялся с табуретки. Она тоже встала и крепко прижалась ко мне своим худым, выпитым не мной телом. Запрокинутое лицо было бледным и горячим.

В моём офицерском прошлом остались женщины, случайные и не очень. С ними я спал по одной и по нескольку ночей в Уссурийске, Дальнем, Куйбышевке-Восточной, Калининграде, Москве. И в других, менее известных, населённых пунктах.

Похоже, дошла очередь до Казани. — Я так и не смогла тебя забыть, — сказала Соня мне в плечо.

Я взял в ладони её лицо. Оно было так близко, что я видел только её большие глубокие зрачки. Кажется, лишь они не изменились с той первой непорочной ночи.

— Я останусь?

Она помолчала. И я наперёд знал ответ. В комнате даже не было места, куда бы она смогла положить ребёнка. Не на холодный же пол.

— Нет. Не сегодня. Сегодня тебя видели. Послезавтра приходи позднее, ближе к полночи, тогда в коридоре горит всего одна лампочка, и все спят.

Я надел свою жёсткую шинель на коричневой атласной подкладке, сшитую весёлым китайским портным в Лядзедане, называвшим всех советских офицеров «капитана» или «тунза». И, не застёгивая её, ещё раз обнял Соню. Мы поцеловались, и от этого долгого и бесстрастного поцелуя мне сделалось вдруг пусто. и томительно стыдно чего-то… Как далеко и безвозвратно ушёл я от того чистого, витавшего в светлых грёзах мальчика в чёрном кадетском мундире! А Соня — от солнечной девочки в ситцевом платье. И оба мы — от неповторимой лунной июльской ночи в саду под черёмухой, по соседству с соловьиным гнёздышком.

Встретились мы случайно месяца через два на какой-то казанской улице. Был, наверное, январь или начало февраля; день выдался серый, деревья вдоль посыпанного песком тротуара дремали в тусклом сухом инее.

— Ты не пришёл, — сказала она не добрым своим голосом. — Испугался?

Не помню, что я ответил, и как мы простились. Навсегда.

Наступила осень — моя осень. И, как желтизна в листву деревьев, в мои поредевшие волосы вплелась тусклая седина. Сентиментальная фраза, подумаете вы, но это так — и тут уж ничего не поделаешь. Много было всякого: событий, женщин, вина, правды и обмана. И ещё больше — разочарований.

А что касается любви, то сейчас мнится, что любили меня по-настоящему только раз — в первый и последний, — и это была Соня.

И я, подобно безымянному чеховскому художнику, иногда в часы одиночества начинаю думать, что меня помнят и надеются на встречу. И мысленно посылаю в пустое и холодное пространство, обращённое в непроглядное прошлое, безответный вопрос: Соня, где ты?.. И простишь ли меня?..

Библиотека современного рассказа Марина Межиева Горячее облако

Это смертельное чувство вины

Жили-были хорошие детки — Ванечка да Манечка. Это по-нашему. А если по-немецки — Ханни да Марихен. Учились хорошо. Родителей слушались. Младших не обижали. Старших уважали. Подросли, в университет пошли, на студенческую конференцию поехали, встретились там и полюбили друг друга.

Поженились не сразу, а три года на каникулах друг к другу катались да каждый вечер ровно в девять перезванивались. Да не только почирикать, мол, люблю тебя, мой зайчик, люблю тебя, мой котик, а и поговорить им было о чём. То смысл жизни, бывает, ищут. То права детей обсуждают. То над разницей между интеграцией и ассимиляцией иммигрантов задумаются. То — сколько индивидуальной свободы должно быть в подлинной демократии, а сколько — общественных принципов. То со снобами и гопниками разбираются. А то и вовсе роль церкви в политической жизни страны знать хотят. И не то, чтобы поорать да языки почесать, а серьёзно так обсуждают. В общем, хорошие ребята. А, главное, взаправду друг друга любили. Бывает, идут, взявшись за руки по улице, — залюбуешься. И некрасивые оба, вроде, а поглядишь на них — и вроде кто тебе подарок новогодний сделал! Правда, волосы у Марихен были хороши. Каштановые с золотинкой, густые, чуть недостающие до плеч, так что, когда налетал ветер, упругие пряди поднимались короной.