День и ночь, 2011 № 03 (83)

Стара была у нас женщина, как сказали бы сейчас, крутая. Перечить ей не то что мама, а и сам Старый даже не пытался. Только мы, с увеличением порядкового номера класса на школьных дневниках, иной раз, по неразумению нашему, делали попытки намекнуть: дескать, у тебя, Стара — всего-то четыре класса ЦПШ (церковно-приходской школы), а у нас.

Но, выслушав доказательства нашего превосходства — и то мы читали, и это мы знаем — Стара сперва нарочито прибеднялась: «Где уж нам уж выйти взамуж! Мы уж так уж проживём! Как-нибудь, как-нибудь — лишь бы не в девках!». Однако тут же, будто вовсе мимоходом, вспоминала про «одного умного сыночка из знакомой семьи». Уехал-де этот сынок в большой город учиться.

«Вот поучился он там како-то время и домой на каникулы приехал. И до того уж умной стал, слова по-русски не скажет. Куры у него — «куркураус», кошка у него — «мурмураус», грабли у него — «грабляус». Только сказал он это само слово, да как наступит на грабли-те — оне, вишь ли, к стайке коровьей были приставлены зубьями наружу. Он на зубья-те ступил — а его другим концом струмента и шабаркнуло по умной-то голове. Тут учёной сынок разом родной язык вспомнил: «Штой-то ты, тятенька, грабли на место не тем концом ставишь?»

…А добраться до бездонного кладезя Стариных сказок и побасок и записать их я решилась, когда однажды, слушая полуграмотную, до сухарного состояния иссушенную, уже почти что не русскую, а полуанглийскую речь теле- и радиоведущих, больших начальников и политиков, поняла, что донельзя истосковалась по другой, исконно русской, искуснейшей, богатейшей, которой моя Стара говорила. Может, прочитает кто, да и вспомнит про «великий и могучий» собственный, родной наш язык.

Николай Переяслов [80] До свидания, Гиппо!

1. Детство Гиппо

Посреди большой столицы,

элегантный, как комод,
жил смешной и круглолицый
африканский бегемот.

Там, где солнце над болотом

жарит воздух, где-то там
он родился бегемотом,
имя взяв — Гиппопотам.

С детских лет не зная гриппа,

он носился день-деньской.
Зря взывала мама: «Гиппо!» —
малыша зовя с тоской.

Зря отец кричал до хрипа,

клича сына по кустам:
«Гиппо! Гиппо! Гиппо! Гиппо!
Где ты, Гиппо? Тут иль там?..»

В жиже луж плескаясь звучно,

корешки травы грызя,
Гиппо чуял: дома — скучно,
жить в болоте век нельзя!

И со всем болотным братством

распростился он, как брат,
и… в Россию перебрался —
в стольный город, на Арбат.

Как тут нам не веселиться,

как грустить от разных бед,
если рядом — поселился
этот миленький сосед?

Мы слыхали, как он въехал

на четвёртый свой этаж.
Он чихнёт — и громом эхо
сотрясает домик наш.

Утром он идёт из дома

на работу в зоопарк,
улыбается знакомым
не за плату, а за так.

А когда он в лифте едет

после службы иль в обед,
замирают все соседи —
оборвётся лифт иль нет?

Так вот рядышком и жили —

и народ, и бегемот.
Да при том ещё — дружили,
не кричали вслед: «Урод!»

Вместе радости делили

и последний бутерброд,
а на Новый год — водили
возле ёлки хоровод…