День из жизни старика на Бёркендейл, 42 (СИ)

В регистратуре за стойкой сидела девушка с блеклым лицом: черты его были мелкие, невыразительные. Старик редко видел новых людей, и внезапно ему на ум пришло сравнение. Он подумал, что много лет назад женщины в городе были миловиднее и мужчины выглядели иначе... Он вспомнил, что очень-очень давно не встречал по-настоящему красивых людей. Попадались корявые, хилые, скособоченные, изможденные, болезненные и увы, слишком много некрасивых. "Вот и мы вырождаемся..." - грустно прошептал старик своему сыну. Он хотел услышать его ответ, но его отвлекли.

- Что вам надо, родной? - тепло спросила вырождающаяся девушка, и у старика отмякло сердце: какое доброе обращение! Пусть он слышит его всю жизнь, оно давно стало расхожей монетой, все равно ему хочется слышать его еще и еще. Особенно потому, что он совсем одинок и поговорить по-настоящему может только со своим сыном.

Девушка сказала, что его лечащий врач в отпуске, только что уехал, но если старик настаивает, то может повидать дежурного врача. Старик согласился повидать. В очереди он просидел сорок минут и немного поспал. Сестра разбудила его и отвела в кабинет. Там было пусто. Гремела оставленная музыка: "Та-та-та, та-та-та, та-та-та-та-та-та..." - напористым речитативом выводил безголосый. Старик слышал такие песни повсюду, но его слух их просто не удерживал.

В кабинет торопливо вошел доктор. Это был негр в стильных брючках, коротких сапожках наборной кожи с бляхами и подковками; волосы на его висках были подкрашены рыжеватой краской. Доктор жизнерадостно махнул пациенту и, усевшись на свой стол, развязно спросил:

- Ну что, старичок, болит?

Старик намекнул про очередь на операцию, и нельзя ли как-нибудь ускорить? Доктор развеял его надежды: у нас, в Великобритании, полтора года в очереди еще не предел и никто не может изменить существующий порядок вещей.

- Воевали? - спросил он, закрывая эту тему.

У старика все оборвалось. Ему внезапно показалось, что он что-то не успеет, с ним что-то случится, и сама неудача попытки попасть на операцию имеет для него огромное значение.

- Я работал на военном заводе, - тихо сказал старик и встал. Он облокотился двумя руками на стол и согнулся, горбясь между руками в три погибели, дотрагиваясь белой своей мягкой порослью на щеках докторских бумаг. Чернокожий врач засмеялся и отдал по-военному честь: согнулся вдвое, развязно выставив зад, и сунул пальцы к уху.

Старик вышел из поликлиники и поехал домой, нигде не задерживаясь. Ему больше ничего не хотелось видеть, кроме своего дома. Он не приедет в город до вторника следующего месяца.

Дорога уходила из центра. Светофор остановил его на железнодорожном переезде. Старик ждал поезда и думал, как быстры теперь поезда. Он сам никуда на поездах не ездил, он только любил смотреть на их скорый бег. Но старику очень не нравилось, что железнодорожная компания проложила свою железную дорогу как раз здесь, у холма, по самой середине кладбища, так что могилы предков старика оказались в роли страшного частокола. Ни жители, ни районные власти не вступились за стариков. Все кладбище целиком принадлежало прошлому веку и было не что иное, как один исторический монумент, но всеми забытые могилы до самых глаз заросли колючим бурьяном. Древние, глубоко провалившиеся могилы, в грудь пробитые костью железнодорожных рельс, только обрубками старинных памятников, как черными зубьями, скрежетали вслед унизивших их потомков.

Светофор пропустил их, и старик поехал к дому.

Смеркалось, и до темноты оставался, может быть, час. Тучи весь этот долгий день переползали через город, оставляя ему часть себя, как памятки или закладки, своими полными, сочными в перетяжках телами прижимаясь к распухшим от воды крышам. Потом ныряли по стенам вниз, мокрыми своими хвостами находя путь, змеясь в сырости винтовых улиц и, наконец, изможденные, просто уселись где попало, но, как засидевшийся гость, забыли встать и уйти. Машина мокла, мокли стекла и встречные огни. С горы показался мокрый порт и кусок очень мокрого темно-серого моря. Старик машинально отметил, что куда-то отходит паром, может быть, во Францию. До нее было меньше сорока километров, там жили люди и, наверное, жили как-то по-другому, не так как в городе старика. Он видел отплывающий корабль, но ему было совершенно все равно. У него никогда не возникало желание повидать чужие края, узнать что-то про других людей.

Старик машинально поворачивал в нужных местах, по накатанному пути продвигаясь к дому. По инерции слушал радио, не вникая в сообщения. Их было слишком много, но, главное, в новые времена рассказывали слишком быстро, перескакивая с предмета на предмет, и мало уделяли внимания деталям.