День, когда мы были счастливы

– Ее дала мне одна молодая семья в Персии, после того как я помог родиться их ребенку. Видишь льва? – он показывает на чеканку. – У него меч. А сверху корона. А на обороте… – он осторожно переворачивает монету на ладошке Фелиции. – На фарси это означает цифру пять. Но я думаю, что больше похоже на сердце.

Фелиция трет чеканку большим пальцем.

Селим снова смотрит на Милу, которая улыбается.

– Это очень особенный дар, – говорит она, кладя руку Фелиции на плечо.

Фелиция поднимает глаза на мать, потом опять смотрит на отца.

– Спасибо, папа.

Мгновение Селим молчит, разглядывая девочку перед собой.

– Фелиция, можно я тебя обниму?

Фелиция кивает. Селим нежно обнимает худенькое тельце дочери, а Фелиция кладет щеку ему на плечо, и Миле приходится прикусить губу, чтобы не заплакать.

Глава 59 Яков и Белла

Лодзь, Польша

октябрь 1945 года

Это немецкий поезд. На потрескавшихся, покрытых ржавчиной товарных вагонах белой краской наскоро намалевано KOBLEN, значит он прибыл из Кобленца.

Военный в форме Армии Крайовой идет вдоль рельсов, закрывая двери вагонов по мере того, как оставшимся на платформе пассажирам помогают забраться внутрь. Яков и Белла – последние.

– Готова? – спрашивает Яков.

Белла кивает. У нее на руках спит их двухмесячный сын Виктор.

– Ты первый.

Кто-то подставил к их вагону деревянный ящик, чтобы было легче залезать. Яков отдает свой чемодан наверх, вдыхая спертый запах пыли и гнили. Вздрогнув, он подтягивается с ящика и садится на край вагона, стараясь прогнать образ сотен, тысяч, а может и больше, тех, кто, несомненно, садился в этот вагон до него, направляясь в такие места, как Треблинка, Хелмно и Аушвиц, чьи названия теперь стали синонимами смерти. В груди у него все сжимается от мысли о том, что родители Беллы, наверное, тоже ехали в таком поезде.

Стоящая на платформе Белла поднимает к нему лицо и улыбается, и Яков чуть не плачет. Он восхищается ее силой. Два года назад она чуть не утратила волю к жизни. Он едва узнавал ее. Сегодня она напоминает ему девочку, в которую он влюбился. За исключением того, что теперь их не просто двое. Теперь они семья. Яков протягивает руки.

– Поднимаемся, – шепчет Белла. – Держишь? – спрашивает она, прежде чем разжать руки.

– Держу.

Яков целует Виктора в щеку, потом кладет его на одну руку, а свободную протягивает Белле. Когда все трое внутри, остальные пассажиры вагона сразу же собираются вокруг. Есть в Викторе что-то такое, аромат молока и атласная кожа, что вселяет надежду в измученных людей вокруг.

Раздается свисток.

– Две минуты! – кричит кондуктор. – Поезд отправляется через две минуты!

Вагон полон, но не перегружен. Яков и Белла знают большинство пассажиров – несколько человек из Лодзи, совсем мало из Радома. Большинство евреи. Их отправляют в лагерь для перемещенных лиц в Штутгарте, в Германии. Им сказали, что там Администрация помощи и восстановления Объединенных Наций, которую все называют по аббревиатуре ЮНРРА[120], и «Джойнт» начали работу по обеспечению беженцев благоприятными жилищными условиями и, впервые на памяти большинства из них, обильными запасами продовольствия. Яков и Белла надеются, что, если в Штутгарте все пойдет хорошо, со временем им разрешат эмигрировать в Соединенные Штаты. В Америку. Когда они произносят его, слово поет – о свободе, о перспективах, о возможности начать заново. Америка. Иногда оно звучит слишком идеально, как последняя нота ноктюрна, которая замирает во времени, прежде чем неминуемо утихнуть и исчезнуть. Но это возможно, напоминают они себе. Они надеются, что их поручительство скоро будет одобрено, и тогда им будут нужны только три визы.

Яков и Белла часто разговаривают о том, что их сын, если их план воплотится в жизнь, вырастет американцем. А значит, Виктор привыкнет к совершенно другой жизни, языку, культуре. Конечно, так будет лучше для него, говорят они, хотя и сами понятия не имеют, что значит расти американцем.

Раздается второй свисток, и Белла вздрагивает.

– Ох, – восклицает Яков, – чуть не забыл!

Он передает Виктора Белле, берет камеру и быстро спрыгивает на платформу.

Белла качает головой, глядя на него из дверей вагона.

– Ты куда? Мы вот-вот отправимся!

– Я хотел сделать фото, – говорит Яков, махая рукой. – Ну-ка, быстро, посмотрите все сюда.

– Сейчас? – спрашивает Белла, но не спорит.

Она подзывает остальных к себе, и они быстро собираются у открытой двери, встают во весь рост и улыбаются.

Яков рассматривает их в объектив своего «Роллейфлекса». Прихорошившиеся, в плащах с воротниками, закрывающих колени шерстяных платьях, строгих блузках и кожаных туфельках с закрытым носком, они выглядят намного лучше, чем можно было бы ожидать в сложившихся обстоятельствах, понимает он, настраивая фокус. Изможденные. Но при этом – Яков поднимает глаза и улыбается – гордые. Щелк. В этот же миг колеса поезда начинают крутиться.

– Любимый, быстрее! – зовет Белла, и Яков подтягивается обратно в вагон.

Подходит солдат Армии Крайовой и задвигает нижнюю половину двери.