День, когда пала ночь

– Тува, я долго думала, спрашивать или нет, но между нами никогда не было тайн. – Она не выпускала ее руки. – Тогда, у могилы, Канта правду сказала?

Тунува дала волю воспоминаниям. О ночи, которую заперла в дальней каморке души.

– Она меня поцеловала. И я ответила, – пробормотала она. – Я видела в ее глазах что-то хуже смерти. Чувства, такие сильные и такие давние, что слились неразличимо, как сливаются в сплошную серость даже самые яркие дни. И когда она меня обняла, в меня тоже влилась она – смертная серость ее одиночества. Целуй я ее хоть до конца жизни, мне не выпутать ее из той сети, того клубка, что у нее внутри. Я никогда не чувствовала себя такой одинокой, как тогда, рядом с ее одиночеством.

Эсбар слушала молча.

– Я не хотела ссорить тебя с Кантой, потому и молчала, но для меня всегда существовала только ты. – Она взглянула Эсбар в лицо. – Ты сможешь меня простить?

– Простила еще до того, как спросить. – Эсбар коснулась ее щеки. – Ты – солнце для таких, как Канта. Обогревать все, что видишь, в твоей природе, а солнце не извиняется за то, что светит.

Тунува прижалась губами к ее ладони, сбрасывая с себя груз, который носила столько месяцев.

– Мы теперь знаем правду. Больше Канта нас не обманет, – решительно заключила Эсбар. – Я оставила в архивах предупреждение для будущих сестер – пусть остерегаются чужаков.

– А что с Инисом? – спросила Тунува. – О нем ты тоже оставишь запись?

– Да. – Взгляд ее стал далеким. – Положу табличку, в которой волей настоятельницы прикажу приставлять к каждой инисской королеве магичку-защитницу, но пусть будущие сестры сами придумают, чем объяснить мой приказ.

– Спасибо, – сказала Тунува.

– Чтобы защитить ту часть тебя, что останется жить после, – объяснила Эсбар, – но и чтобы не терять Инис из виду. Страну Обманщика следует держать под присмотром.

– Согласна. Пусть наши сестры помнят, как он обошелся с Матерью, и верно хранят истину.

Красным девам для сражения не требовался огонь. Каждая сестра сама была живым клинком. Они станут охотиться на змеев, как те целый год охотились на людей. Они загонят их в самые глубокие пещеры, на горные кручи, в глубину пустынь и никогда не дадут им восстать снова.

К ним подбежал маленький ихневмон. Эсбар толкнула Тунуву плечом:

– Зайди к Матери. Она, должно быть, соскучилась по твоему голосу. – Эсбар улыбнулась как раньше, взяла Тунуву за подбородок, притянула поближе и поцеловала. – А потом приходи ко мне в постель, любимая, и согревай меня до рассвета.

Пол отскребли от крови, гроб накрыли новой крышкой. Сверху поставили статую стеречь склеп. Ее прислал в дар обители сам Кедико – изваяние Клеолинды по образцу резной фигуры в его дворце.

Тунува должна была признать – сходство немалое. А все же верховному правителю придется еще не один год, а может быть, до конца дней своих, трудиться, чтобы Эсбар простила ему отступничество.

Тунува засветила малый огонек и от него зажгла светильники – все сто двадцать. В Лазии не хватило бы свечей оплакать всех погибших в новой бойне, которой еще не дали названия.

Она опустилась перед могилой на колени и запела, как певала раньше. Она пела с любовью и благоговением. Пела о горе, о страхах, о потерях. Пела так, словно Мать слышала каждое ее слово – а может быть, и слышала со своего каменного ложа. Может быть, она улыбалась во сне.

Когда не стало силы петь, Тунува Мелим поднялась и поцеловала гроб.

– Мать, мы твои дочери, – тихо сказала она. – Мы помним. Мы здесь.

Вулф

За окнами Лангарта прокричал петух. Поместье, одно из немногих в Инисе, избежало опустошения. Чума не вломилась в его стены, огонь не поджег соломенных кровель.

Лангарту еще века стоять в тени Дебрей.

Вулф лежал в постели в своей прежней комнате, в распахнутые окна вливался солнечный свет. Он слышал летящую от старых дубов птичью песню. С ней вместе летели листья.

Лесники доносили, что большая часть Дебрей уцелела, словно их глубины не посмели тревожить даже змеи. Деревья, как и дом, дожили до нового рассвета над Инисом.

Трит спал рядом, одной рукой обхватив Вулфа за пояс и пристроив голову на груди. Вулф погладил его взъерошенные волосы.

Он, даже после Сеннинга, долго не мог решиться. Столько потерял и столько перенес, что боялся за свою дружбу с Тритом, последним из их доли.

Три года назад он дал себе слово зашить сердце суровой нитью – и зашил. Распускать тугие стежки оказалось сложной задачей, но Трит был терпелив. Он молчал всю весну и большую часть лета.

Когда герцоги Духа отыскали Вулфа в кургане и взяли на себя заботу о его дочери, они с Тритом первым делом отправились в порт Королевы Линн, где дождались первого корабля в Хрот.

Эйнлек Железнобокий пережил еще одну войну и с распростертыми объятиями принял их на службу.