День, когда пала ночь

Настало и минуло лето. Осень выкрасила листья красным, позолотила. Унора ждала императора, редко выходившего из внутреннего дворца. Ей нужно было поговорить, а она лишь однажды мельком увидела его, когда он посещал супругу, – яркая полоска воротника под черными волосами; достоинство в осанке.

Унора терпеливо ждала.

Императрице Сипво девушка скоро наскучила. Не умела она вышивать на облаках или спрясть из морской пены прекрасного принца. Ее сила – дар Паяти – была неосязаемой. Ее отослали за внутренний дворец, в каморку с худым потолком. Слуги следили за жаровней, и все же Унору била дрожь.

В Афе люди, чтобы согреться зимой, танцевали, даже когда тела не хотели слушаться. Пришла пора вспомнить прошлое. На следующий день она поднялась до рассвета, вышла в крытую галерею, опоясавшую внутренний дворец. На севере с нее открывался вид на гору Ипьеда.

Встав перед ней, Унора принялась танцевать.

Великая императрица ушла в горы. О том же мечтала Унора. Если не сумеет добраться до императора, найдет другой способ помочь отцу – но она не представляла, с чего начать. А пока сбегала в свой зимний танец.

Перемены, раз начавшись, не прекращаются. Однажды ночью ей под дверь подсунули записку с двумя белыми невиданного совершенства листками листопадных деревьев.

Бессонный, блуждал до восхода
Без радости и надежды, пока не увидел
танец свитой из лунного света девы.
Очарованный, мечтаю
и спать не ложусь до полночи,
Дожидаясь первого света в надежде
вновь увидеть танец ее и услышать смех.

Кто-то ее видел. Ей бы смутиться, но Уноре было так одиноко, так холодно. Она попросила посланца вернуться с теркой для чернил, кистью и пипеткой воды.

В провинциях воду не растрачивали на чернила. Ей и сейчас было стыдно переводить капли, но писать отец ее научил, выводя буквы на земле. Ее кисть повторяла взлеты и падения знаков, и движения давались без труда.

Не зная покоя, танцую на каждом восходе,
Холод во мне, не заметила я ни разу,
кто смотрел на меня из теней, кто писал стихи.
В испуге ускользаю от зари, гадая, кто же видит,
но все же должна
танцевать под снегами и улыбаться.

Закончив, она протолкнула стихи под дверь, и посланец унес их.

Ответа не было долго. Унора решила не думать о нем, но тосковала – раз пробужденная тоска по тому, кто видит, не позволяла себя оттолкнуть. Стихи, вознаградившие ее терпение, появились в День Бессонных. Унора прижала записку к губам.

Над городом падал снег. Приходили новые стихи, часто с подарками: тонкими кистями; золотым, украшенным ракушками гребнем; ароматной мореной древесиной для жаровни. Когда две придворные девицы, проходя мимо, улыбнулись ее жалкому виду, Унора ответила их улыбкам без горечи, потому что знала, что пол ее каморки выстлан любовью.

Кода он пришел, она позволила ему войти. Одежда ничего о нем не говорила. Она провела его через комнату в пятно лунного света. Его тонкие, не знающие труда руки посрамили шелк ее пояса. Когда она вздрогнула от непроходящего озноба, он стал греть ей пальцы дыханием. Она улыбнулась, и он улыбнулся в ответ.

Тот раз стал первым из многих. Неделя за неделей он приходил к ней ночами, писал стихи пальцем на ее коже. Она учила его предсказывать погоду. Он читал ей сказки и записки путешественников, огонек светильника трепетал между ними. Она учила его шитью и ткачеству, пела песни сельских работников. Они жили в тени и при свете огня, никогда не видели друг друга ясно.

Он хранил в тайне свое имя. Она называла его Танцующим принцем, а он ее – Снежной девой. Он шептал ей, что это, верно, сон, потому что только во сне бывает так радостно.

Он был прав. В сказке Танцующий принц растаял по прошествии года, оставив Снежную деву в одиночестве.

Наутро в канун Ухода Зимы слуга поставил перед Унорой миску горячего супа. Она подняла посуду к губам и вздрогнула, еще не коснувшись. Пар донес запах чернокрыла – эта трава росла в полях ее провинции. Однажды случайно Унора ее попробовала.

Чернокрыл не давал ребенку приняться в чреве или опустошал лоно.

Унора обняла ладонями живот. В последнее время она чувствовала себя утомленной и слабой; скрюченную, ее тошнило над комнатным ящиком. Кто-то угадал правду раньше ее.

Она точно знала, чей ребенок угрожал порядку вещей. Она поняла слишком поздно, он уже удалился от двора. Поздно было просить его о помиловании отца. Для всего было поздно. Ей оставалось только спасать дитя – в тот сладостно-горький миг она уже решила оставить ребенка.

Женщина украдкой вылила суп в сад и улыбнулась пришедшему за миской слуге.