День коронации

– Знаешь, дражайший олух, в твоей Авениде скоро станет по-настоящему интересно, – невпопад сообщил Старик. – И как ты так умудряешься вечно оказываться в центре событий? Инструкции – по обычным каналам. А сейчас пойду. Видишь, Анечка уже подпрыгивает, ей не терпится скормить меня людоедам из промышленного комитета. Гуляй, пока молодой, все оплачено.

Он тяжело поднялся – какой-то посеревший и вдруг постаревший.

– Подождите, – сказал я. – Что это было?

– Мог старик просто поделиться тревогами? – со вздохом оглянулся он, будто колеблясь.

– Нет. Уж простите. Вы – не могли.

– Верно. Помнишь, с чего начался разговор? Тост за преступление?

– Да?..

– Скажи… те. Вы готовы пойти на преступление? Против державы. Ради интересов Короны.

3. «Еще не святых ангелочков?»

Горгулья раскинула крыла черного камня, хищный оскал навис над паутиной улиц, зажатых меж невысокими, не более двадцати этажей вверх, башнями причудливой архитектуры.

Светло внизу! Город пылал. Настоящее празднество начнется завтра, но сегодняшняя разминка тоже производила впечатление.

Маски скелетов на танцующих; факелы и фонарики; лихорадочно пульсирующие гитарные переливы – струны вот-вот разорвутся; пот на руках. Крики казнимых на площади преступников почти не слышны.

Почти.

Авенида-де-лос-Муэртос готовилась встретить День мертвых во всей красе. Цветастые стены капища, по какой-то ошибке мироздания называвшегося тут собором, переливались всеми цветами радуги.

Здесь, на высоте, дул прохладный ветер; от смерти отделял всего лишь один шаг за низкий парапет, на котором я стоял.

За спиной послышались шаги. Я медленно поднял бокал и пригубил дурное аргентинское вино.

Латинская Америка. Край machismo… Побольше театральщины и рисовки. Дурной храбрости и ненужного риска. Только тогда тебя тут зауважают.

В чем-то мне это нравилось, хотя и дурно влияло на мой и без того паскудный характер.

– Как вам нравится наше небольшое soire? – тихий, вкрадчивый голос раздался рядом, совсем рядом. – Понимаем, что завсегдатаю балов имперской столицы… О, великая и славная Империя!

Прямо за левым плечом остановился, гад. Известно, кто оттуда вещает. Вспомнилось невольно – его, так сказать, предшественника пришлось самолично пустить в расход. Уж больно стал нагл, дело иметь невозможно.

Если захочет отомстить… Чуть подтолкнуть – и прости-прощай, «сеньор третий секретарь»!

В переводе с дипломатического на русский – не особо скрывающий свою профессию резидент.

– Вино дурное. Обстановка мрачная, – коротко охарактеризовал я.

Мы смеемся.

Местные считают – настоящий мужчина говорит мало. Рублеными фразами. Если только не пытается кого-то оскорбить. Мне это не нравится. Портит настроение.

– Вы вызвали меня, – констатировал агент.

Он мрачен. И он, и я знаем – мы всего лишь попутчики, выжидающие, когда ударить друг дружке в спину.

Оба мы ненавидим Авениду. Это сближает.

Повернулся к нему; спрыгнул с парапета. Он был невысокий, чуть за тридцать, лицо мягкое, воротничок католического священника на полной шее. В руках – стопка небольших дощечек.

Странное сочетание – местный священник, о чем знали все. Ревностный католик, противостоящий культу Санта Муэрте с поразительным упорством, как было известно посвященным.

И, что знали только совсем избранные лица, – глава местного красного подполья. Воистину чудны дела Твои, Господи, а люди – те еще психи!

– Приоритеты изменились, падре, – хмыкнул я. – Больше никаких ананасов. Прихватили с собой работку?

В детстве считал: шпионы встречаются на тайных квартирах или в глухих местах. В крайнем случае на великосветском рауте.

Если бы! Простое сборище общества защиты кого-то от чего-то или наоборот. Пластиковые бокалы, дешевое вино, слетевшиеся на дармовую выпивку интеллектуалы в штопаных носках.

Крыша, где стоят две пальмы в кадках и три шезлонга. Никакой романтики. Сугубая проза. Разве что горгулья и городские огни хороши – не отнимешь.

– Слава богу, – обрадовался отец Диего. – Еще немного плантаций, и я бы пожалел о нашем соглашении. Работку?

Я указал взглядом на его груз.

– Всякий норовит всучить ретабло, посвященный этой их, прости Господи, Святой Смерти. Канун Дня мертвых, День ангелочков. Куда нам столько? И пакость сплошная. В церковь не принесешь.

– Пакость? – мое удивление не было наигранным. – Если не ошибаюсь, ретабло – рисунок. С подписью. Изображает и описывает случившееся чудо. И того святого, которого благодарят за него. Или даже самого Всевышнего. Нередко вешают в церквях. Мексиканский обычай. С недавних пор еще и в фасадном строительстве, – я глянул на массивный силуэт капища.

Находись мы ближе – различили бы мириады картин, служившие облицовкой якобы христианскому «собору».

– На растопку тоже хорошо, – задумчиво ответил падре.

– Чудо – на растопку?

– Полюбуйтесь… хоть на это.

Перед моим носом возникла картинка. Поморщился. Да уж. Двое голых мужиков на кровати и скелет.

– «Хосе благодарит Святую Смерть за то, что у него воскрес и встал», – зачитал отец Диего. – Еще несвятых ангелочков? Нет? Тогда огоньку не найдется?