День мертвых

Страдая от похмелья и стараясь восстановить в памяти ночные события, Мардер с несчастным видом развалился на переднем пассажирском сиденье старенького «Фольксвагена Комби» отца Сантаны. Проехав по насыпи, фургончик покатил по прибрежной дороге на север, по направлению к tierra caliente и Ла-Уакане, где располагалось бывшее поместье д’Арьесов, Лас-Пальмас-Флоридас, с его фамильным кладбищем. На коленях Мардер держал керамическую урну с прахом жены. Компания в машине подобралась невеселая, и на жизнерадостную утреннюю болтовню священника никто не реагировал. Кармел Мардер и Пепа Эспиноса примостились на противоположных концах заднего сиденья, обе растрепанные, угрюмые и молчаливые.

Наверное, тоже мучаются похмельем, подумал Мардер. Сам он меж тем пытался разобраться в своих воспоминаниях о предыдущей ночи. Что из этого было фантазией, что – реальностью? Его тело кричало о безудержных плотских утехах, но проснулся он в собственной постели, а Ла Эспиноса утром ни словом, ни взглядом не показала, что их теперь объединяет нечто большее, чем отношения репортера и героя репортажа. Стата тоже держалась с прохладцей, а Ампаро, подавая завтрак, была сама формальность и величала его исключительно «Эль Сеньор»: желает ли Эль Сеньор еще кофе, и тому подобное.

Возможно, дело было в самих обстоятельствах; возможно, в Мексике существовало социальное табу, запрещавшее постельные марафоны накануне погребения благоверной, даже если благоверная вот уже три года как мертва, а ее супруг за все это время ни разу не занимался сексом. Мардер жалел, что ему не передалась ее боевитая манера поведения. Если б ее прах обладал даром речи, то салон «Фольксвагена» сотрясался бы сейчас от непрерывных «Qué pasas?»[137]; из каждого выудили бы причину хандры, каждый излил бы душу, поплакал на плече, получил совет, и всем бы полегчало.

В день, когда эта женщина обратилась в пепел, Мардер одних близких поразил, а других встревожил своим стоицизмом – на многолюдной панихиде он не издал ни единого всхлипа, даже когда гроб с ее телом исчез за занавесью и отправился в печь. Дети рыдали и жались друг к другу, но отец их – нет. Теперь Мардер чувствовал, как что-то внутри его рушится; руки, обхватившие урну, дрожали, трудно было говорить. Может, пришло время: он распадется на части, мистер Тень лопнет, и его просто оставят вместе с ней на кладбище – еще одна веселая шутка Господа Бога.

Он оглянулся назад. Пепа закрыла глаза и пристроила голову между спинкой сиденья и кузовом. Она позаботилась о траурном наряде, надев черную юбку и такой же жакет с кроваво-красной рубашкой. Кармел была в свободных темных брюках и одной из своих многочисленных рубашек-сафари, на этот раз темно-серой, навыпуск, а поверх накинула некий предмет одежды, который Мардер затруднился бы назвать. С виду он напоминал плащ-пыльник, доходил ей до колен и изобиловал пуговицами. На вкус Мардера, плащ был дочери к лицу, но она нравилась ему в чем угодно, так что его мнение не в счет. Перехватив его взгляд, Стата устало улыбнулась, после чего также закрыла глаза и приняла ту же позу, что и Пепа.

Фургон остановился перед кантиной «Эль Кангрехо Рохо». Это входило в план побега: Лурдес нельзя было покидать casa с Мардером и остальными у всех на виду. Вместо этого Ампаро усадила ее в кузов своего старого пикапа, спрятала под брезентом и по пути в церковь забросила в кантину. И вот теперь девушка выпорхнула из дверей заведения и юркнула в фургон; в руках она держала огромный букет бархатцев. Настроение пассажиров сразу улучшилось. Лурдес была счастлива – и всему миру, соответственно, тоже полагалось быть счастливым, и такова была сила ее дара, что мир просто не мог не подчиниться. Мардер обнаружил, что улыбается почти против воли: в сиянии ее восторга не растаял бы от удовольствия разве что труп. Он поблагодарил ее за цветы, злясь, что сам о них не подумал. Свое de nada[138] она сопроводила ослепительной улыбкой.

Старый «Фольксваген» сильно шумел, и было не разобрать, о чем толкует троица на заднем сиденье. Священник меж тем выразил надежду, что на 37-м шоссе и в Ласаро-Карденасе будет немного машин, потому что к половине шестого ему надо вернуться на дополнительную мессу. Во второй День мертвых на дорогах бывает интенсивное движение, так как семьи ездят по кладбищам, навещая усопших, и излюбленным святыням. Кроме того, El Dia – лучшее время для религиозных видений, и вечером перед домом священника выстроится целая очередь из людей, пришедших заявить о всевозможных чудесах.

До этого Мардер пропускал речи Сантаны мимо ушей, как и свист ветра, и шуршание шин, но последняя фраза привлекла его внимание.

– Интересно, – произнес он, – и как люди определяют, что они истинные?

– Вы про видения?

– Да, когда Бог или ангелы направляют человека, сообщают ему что-то. Я это к чему: многие ведь слышат голоса, но обычно мы таких людей сажаем в психушки и накачиваем лекарствами. Однако в Церкви, очевидно, принято считать, что к безумию тут не все сводится, так?