День между пятницей и воскресеньем

— Не знаю, Ниночка… Но, надеюсь, где-то в хорошем месте. И у него сейчас тоже тепло и море. Как все-таки чудесно, что мы сюда приехали, да, моя милая?

Лидочка. Тогда

Пока они шли к мужскому общежитию, Лида изо всех сил старалась не плакать, приказывала себе не сметь, ни одной слезы, ни за что! Она держалась как могла, и, когда они дошли до фанерной двери комнаты Юрия, она уже дышала оглушительно громко и навзрыд. Доктор отпер дверь, шагнул в темноту и потянул за собой Лиду. Он так и не отпускал ее руку, и она поняла, что это было для нее сейчас ужасно важно — вот эта теплая сильная рука, совсем не такая, как у папы, но надежная и уверенная. Ей не хотелось из нее вырываться, она уже совсем сдалась, совсем отдала себя своей новой жизни.

Он дернул за шнурок выключателя — под потолком вспыхнула тусклая лампочка.

— Не обращай внимания, — сказал он. — Я тут почти никогда не бываю. Не бывал. Приходил только спать, да и то не всегда. То в больнице ночные дежурства, то засиживался в лаборатории. Тут у меня просто… Как тебе сказать, холостяцкая берлога. На койку садись осторожно, там сетка совсем продавлена, провалишься до пола. Я все хотел какой-нибудь матрас найти или доски подложить, но руки не доходили. А теперь, видишь, оказалось, и к лучшему.

Он все говорил и говорил, чтобы отвлечь ее, чтобы занять, но она стояла у порога и продолжала дышать навзрыд, пока он не повернулся к ней и не сказал:

— Лидия. Прекрати. Это невыносимо.

Она подняла на него огромные глаза с немым вопросом. Говорить она боялась тоже, чтобы не расплакаться.

— Эти звуки, которые ты издаешь… Как будто я привел с собой в дом вурдалака! Честное слово, это невозможно, ты воешь на вдохе и булькаешь на выдохе. Если хочется плакать, надо плакать. При мне можно. Я твой муж. Так что плачь. Только не садись на койку, провалишься. — Он открыл дверь шкафа и стал доставать оттуда одежду.

Вместо того чтобы начать плакать, она перестала дышать. Потому что ей стало ужасно стыдно за вой и за бульканье. В комнате повисла зловещая тишина. Он выглянул из-за дверцы.

— Теперь ты решила задохнуться?

И вот тут она рассмеялась, а из глаз брызнули слезы. Она хохотала и плакала, и это было одновременно и отчаяние, и надежда, и боль от всех ее потерь и унижений, и страх, и облегчение, и чувство чего-то совсем нового, как будто где-то распахнули дверь, сорвали затянутую пружину и время помчалось дальше.

Он смотрел на нее и улыбался, а потом подошел и крепко обнял ее, обнял так умело и правильно, что она уткнулась ему в плечо и плакала, плакала, сколько хотела, насколько ей хватило слез и сколько было нужно. Он ничего не говорил, не утешал, не успокаивал, не пытался смешить ее глупостями, он просто дал ей выплакаться. А когда она успокоилась, он взял ее лицо в ладони, вытер ее и сказал:

— Лидия, я совсем тебя не знаю. У нас с тобой все очень странно, я честно скажу тебе, я человек, который тысячу раз все проверяет, и сомневается, и снова проверяет, чтобы не сделать ошибки. У меня такая профессия, я так привык — мои ошибки могут слишком дорого стоить. Так вот, сегодня я не сомневался ни одной минуты. Я знаю, что все сделал правильно, я знаю, что ты очень хороший человек, Лидия, серьезный, ранимый, сильный и талантливый, да, не крути головой, это именно так. Ты удивительная, Лидия, как бы ты ни пыталась это скрывать. Я знаю, что у тебя есть еще миллион секретов, помимо твоей золотой медали. Я не знаю всего, что с тобой успело случиться. Но случилось у тебя много. И это было тяжело и сложно. И я даже немного боюсь обо всем этом узнать. Может быть, ты сама никогда не захочешь мне об этом рассказывать — я обещаю тебе не задавать вопросов. Если захочешь — расскажешь, а если нет — я все равно буду все знать. Потому что хочу все о тебе знать. Я не жду от тебя подвоха и не сомневаюсь в тебе. Я хочу все о тебе знать, чтобы суметь всегда тебя защитить. Раз уж ты выбрала меня в свои спасители. Вот так. Сейчас нам нужно быстро затолкать в эти два чемодана все мои вещи и книги, а то уже очень поздно. Спать нам сегодня вряд ли придется, надо будет еще сбегать в больницу, я оставил там кое-какие бумаги. А утром забрать твой новый паспорт и потом ехать. Нам надо уехать отсюда. Поскорей, Лидия.

Она помогала ему собирать вещи, прибиралась в комнате, чтобы не оставить после себя погром и мусор, она старалась. Оказалось, им очень комфортно делать что-то вдвоем, они чувствовали друг друга на каком-то подсознательном уровне. Между ними не случилось сумасшедшего притяжения, они не были как два магнита, они были двумя идеально совпавшими шестеренками, зацепившимися друг за друга случайным образом, по стечению обстоятельств, но теперь они могли завести и заставить работать любой механизм.

Они все успели, все нехитрое имущество уместилось в пару чемоданов. За окнами уже забрезжил рассвет, и Юрий сказал, что сбегает в больницу и в паспортный стол. Лида хотела идти с ним, но он покачал головой:

— Ложись и немножко поспи, хорошо?