День народного единства: биография праздника

Среди должников и заимодавцев – Д. М. Глебов, отец которого М. Ф. Глебов дважды служил при Пожарском – вторым воеводой в Новгороде и вторым судьей в Приказе сбора пятой деньги. В том же приказе служил архимандрит Симонова монастыря, впоследствии псковский архиепископ Левкий. Он единственный из трех иерархов, упомянутых в завещании, к которому князь обращается по имени и почтительно-ласково – «государю моему», оставив ему серого иноходца и 5 рублей на псковский собор Троицкий.

Так же уважительно упоминает князь и двух своих духовников – рязанского протопопа Симеона и Михаила, протопопа московского собора Св. Михаила Черниговского. Симеону он завещал 5 рублей и собственные охабень и ферязь, а Михаилу, своему душеприказчику, – кунью шубу и иноходца; обоим кроме того по 5 рублей на их церкви. Князь оставлял и завещал крупные суммы, но наличных денег у него было мало – «а животов моих, опрично лошадей да судов серебряных, денег лежачих не ничего». Поэтому вклады в монастыри и церкви следовало делать «не все деньгами; платьем и иною рухлядью, которая детям не пригодится, и лошадьми» [169, 146].

В духовной есть строки, позволяющие отчасти проникнуть в мир нравственных представлений Пожарского. Его честность была известна современникам. Князь владел огромными вотчинами и поместьями, солеварницами, таможнями и другими промыслами и «доходными статьями», приносившими сотни рублей в год, но не все деньги почитались в то время «чистыми». Поэтому Дмитрий Михайлович завещает: «А кабацкими доходы меня не поминать; хотя в то число займовать, а после платить не ис кабацких доходов». В некоторых вотчинах Пожарского имелись кабаки (например, в селе Марчуки, завещанном княгине, в селе Мыт, завещанном сыну Петру, в селе Кубенцове, завещанном Ивану), и хотя в основном питейное и таможенное дело было в руках государства, но крупные вельможи могли получить для некоторых своих владений подобную привилегию. Как уже писалось, доходы надо было, неся огромные расходы по содержанию и снабжению войска, «посохи», своих боевых холопов и казенного строительства, «выжимать» из всего. Поминовение же души не должно было оплачиваться из этих «греховных» денег; человек начитанный, Пожарский мог знать девятое и семьдесят шестое правила IV Вселенского собора, толкованные в славянской Кормчей,[120] осуждавшей держание питейных заведений.

Заботился князь и о зависимых от него людях. Часть холопов отпускалась на волю – тех, чья кабала кончалась со смертью непосредственного владельца: «А которые люди мои кабальные и безкабальные на мое имя и на сына моево князя Федора, и тем людям дать воля, ничем их не тронуть, совсем отпустить. А которые люди поженились на крепостных женах детей моих, и те люди детей моих до их живота». Многие дворовые люди, между прочим, были, видимо, из пленных, судя по иностранным именам, например «иноземец Миколай Петров», «данные татары» Артемий с женой и Данило, хлебники «иноземец Гришшкель» (или Гриша Шкель[121]), и Ганка Вопило, Ивашко Паненок. Кабального человека Муралея Кравцова, который, судя по завещанию, держал у себя приходо-расходные книги, будучи, по всей вероятности, ключником, Пожарский передавал княгине с условием дать ему волю после ее смерти.

Волю выбрать себе хозяина из двух братьев следовало предоставить неоформленным холопам – «у которых крепостей нет». Но с оставляемыми в неволе холопами следовало хорошо обращаться: «А которые люди мои кабальные и безкабальные у детей моих, и им костью моей не ворохнуть, жаловать их так же, как при мне было» [169, 152]. Одного «малого», похоже увечного, он поручает заботам жены, «а будет он ей не понадобитца, и ево приказать в Спасской монастырь в слушки, чтоб ево сверстать с добрыми слушками, и детем моим ево жаловать».

Умирал князь, видимо, в своем доме в Москве, поскольку тут присутствовал его духовник «черниговской протопоп», т. е. из собора Св. Михаила Черниговского, находившегося тогда в Тайницкой башне Кремля, а записывал подьячий Московского судного приказа, в котором Пожарский, возможно, до конца жизни еще оставался судьей, Исайко (Исачко) Нефедов сын Дубинин, может быть, исполнявший в приказе обязанности его личного секретаря и ставший в дальнейшем дьяком [169, 156]. В Боярской книге 1639 г., куда вносились позднейшие поправки, против имени боярина князя Дмитрия Михайловича Пожарского появилась помета – «150-го апреля в 20 де умре» [109].[122]