День народного единства: биография праздника

Надо полагать, что исполнена была воля князя, и его отпели в Москве патриарх и митрополит (возможно, Крутицкий), а затем его «тело мирское» похоронено было в Суздале, в родовой усыпальнице в Спасо-Евфимьевом монастыре. Невозможно было выполнить одну его волю – похоронить его в головах у сына Федора. Пожарский, видимо, забыл, что там уже похоронен муж его сестры Дарьи князь Н. А. Хованский. На отпевание монастырь, помимо вклада в 100 рублей, получил еще 50, а также целый табун – три ценных жеребца и 20 кобылиц, «шуба государева жалованная» из золотой парчи на соболях, из которой был сделан покров на его гробницу, его ферязь, кубок и «путная» (походная) чарка. Над гробницами Пожарских и Хованских была устроена позднее «палатка» – нечто вроде наземного склепа, но впоследствии, когда один род угас, а другой на рубеже XVII–XVIII вв. впал в немилость, она не поддерживалась и была разобрана. Надгробные плиты тоже разрушались и в середине XVIII в. в большинстве своем были пущены тогдашними монастырскими властями на ступени. В середине XIX в. потребовались специальные археологические раскопки, выполненные «отцом русской археологии» графом А. С. Уваровым, чтобы установить место погребения Пожарских и определить саркофаг самого Дмитрия Михайловича, и уже тогда стало ясно, что он был похоронен в богатом боярском платье, а не как схимник [166, 28].[123]

Думается, что в этом содержится особый смысл. Схиму принимали, как известно, дабы очиститься от всех грехов, как, например, Иван Грозный, Борис Годунов, князь А. А. Телятевский и другие, но этим персонам было о чем держать ответ в мире ином и что замаливать. Совесть же Дмитрия Михайловича была чиста, и хотя он, как глубоко верующий христианин, не ощущал себя безгрешным, но предстать перед Всевышним собирался так, как есть, ничего не добавляя и не убавляя в своей прямо прожитой жизни, посвященной служению Отечеству.

Судьба памяти о Пожарском

Шли годы, и подвиги героев борьбы со Смутой забывались. Официальные и неофициальные летописи трактовали события по-разному, новая династия не особенно нуждалась в памяти о неоднозначных перипетиях своего прихода к власти и тем более в обязанности возвышать за это кого-либо из подданных; Минин и Пожарский вообще не упоминаются в официальных летописных сочинениях о возведении на престол Романовых. Правда, еще в «Утвержденной грамоте» об избрании Михаила взятие Москвы описывается как именно их (вместе с Трубецким) подвиг:

«И собрався боярин и и воевода князь Дмитрей Тимофеевич Трубецкой с товарыщи… пришли под царствующий град Москву и стояли под Москвою полтора года… А как по Божией милости Московского государства стольник и воевода князь Дмитрей Михайлович Пожарской… пришел под Москву в сход к боярину и воеводе князю… Трубецкому, и по милости всемогущего и всесильного в Троицы славимого Бога нашего… а службою и раденьем ко всей земле боярина и воеводы князя Дмитрея Тимофеевича Трубецкого да стольника и воеводы князя Дмитрея Михайловича Пожарского да выборного человека ото всего Московского государства Кузмы Минина… и бояр… и казаков и стрельцов и всех ратных людей, Московское государство своим мужеством и храбростию царствующий град Москву от Полского и от Литовского короля… от их злого пленения очистили» [166, 41–42].

Но к концу века, согласно официальной традиции, оглашенной в «Большой Государственной книге» 1672 г., просто свершилась воля Божья:

«Вси яко единеми усты молиша от благородных и в чести величества превозходяща царского сродника Михаила Феодоровича Романова, яко да той царствует ими. Хотяще же быти Божиими судбами ничтоже от земных вещей удержати возможе, понеже истинен глагол Божий во устех всех человек, яко тому царство прияти. И паки и матерь его благородную государыню иноку Марфу Ивановну слезне молиша, яко не сопротив глаголет судбам Божиим, но обще с ними, да помолит сына своего, и Божиим судбам да не пререкует. Той же благочестивый государь, видя себе от моления нимало ослабляема, паче ж и уразомевая, яко не без воли Божий един глагол во устех всех человек, произволяя многому народа прошению, паче же по воли Божий и царствия скифетры возприемлет и венец царский на главу и диадиму на плеща возлагает и владомое яблоко в руце приемлет… и царь нарицаетца всеми языки» [106].

Такова была официальная концепция воцарения Романовых к концу XVII в. А массовое сознание предпочитало яркие мифологизированные сюжеты. Историки Нового времени с удивлением констатировали, что «народное воображение» не было так уж сильно потрясено подвигом Минина и Пожарского, чему доказательство – отсутствие песен о них, как современных событиям, так и в дальнейшем, лишь одна записана только в XIX в. [70, 318],[124] вероятно уже под влиянием тогдашнего школьного просвещения.