День народного единства: биография праздника

Но вокруг своих владений и церкви Введения на Лубянке Пожарский построил импровизированный острог, куда собрал бегущих повстанцев, и, возможно, установил артиллерию с Пушечного двора. Залпы ее повергли наступавших в смятение. Пожарский, расчистив путь, контратаковал и «втоптал» их в ворота Китай-города [24, 151–152; 72, 354–356]. Сильные бои шли и в районе Чертольских ворот, где уже почти подошедших к Кремлю повстанцев отбросил зашедший к ним в тыл по еще крепкому льду Москвы-реки отряд Маржерета. Тем не менее к вечеру москвичи контролировали Земляной и Белый город, враг оказался запертым за стенами Кремля и Китай-города [172, 117–118], хотя основные силы Первого ополчения еще не подошли. Тогда «зачинатель злу», по выражению летописцев, М. Г. Салтыков в отчаянье предложил испытанный, хотя и очень опасный метод – огонь. Он даже первым вышел и запалил собственный двор. А. Госевский собрал полковников, которые выделили отряды со смоляными факелами; сначала дело не ладилось, и москвичи метко стреляли по поджигателям, но затем, как вспоминал польский офицер Мархоцкий, им Бог помог – ветер переменился в сторону от Кремля, огонь запылал и понесся на повстанцев, а «за огнем продвигались мы» [172, 118]. Белый город запылал первоначально от Кулишек до Покровки.

Весь следующий день до вечера люди Пожарского еще удерживали позиции, но деревянные баррикады, несмотря на мороз, горели. Когда оставшиеся в живых защитники покинули Введенский острожек, Дмитрия Михайловича, несколько раз раненного, а возможно и обожженного, в санях вывезли в Троице-Сергиев монастырь, где он несколько пришел в себя (больницы в монастырях были издавна, а за время долгой обороны монахи, несомненно, приобрели большой опыт в лечении ран). Затем Пожарский, скорее всего, уехал в свою дальнюю вотчину – село Мугреево, некогда стоявшее на самом востоке прежнего Стародубского княжества.

Через несколько дней подошедшие к Москве основные силы Первого ополчения обнаружили гигантское затухающее пожарище, заваленные обгорелыми бревнами улицы и сотни трупов. К этому времени город был уже основательно разграблен.

Старый ландскнехт[46] хозяйственный немец Конрад Буссов возмущенно вспоминал, что две недели, до прихода Ляпуновского войска, солдаты «только и делали, что искали добычу. Одежду, олово, латунь… медь… утварь они ни во что не ставили. …Брали только бархат, шелк, парчу, золото, серебро, драгоценные каменья и жемчуг. В церквах они снимали со святых позолоченные серебряные ризы… Многим польским солдатам досталось по 10, 15, 25 фунтов серебра… На пиво и мед… не смотрели, а отдавали предпочтение вину, которого несказанно много было в московитских погребах – французскому, венгерскому и мальвазии. Из спеси солдаты заряжали свои мушкеты жемчужинами величиной в боб и стреляли в русских, проигрывали в карты детей знатных бояр и богатых купцов, а затем силою навсегда отнимали их от отцов и отсылали к их врагам, своим родственникам. Тогда никто или мало кто из солдат думал… о таком провианте, как сало, масло, сыр, всякие рыбные припасы, рожь, солод, хмель, мед и прочее, все это, имевшееся в изобилии, было умышленно сожжено поляками, тогда как все войско несколько лет могло бы этим кормиться с избытком. <…> Через два или три месяца нельзя было получить за деньги ни хлеба, ни пива…» [24, 154–155].

Неизбежные в таком случае эпидемии предотвратили, скорее всего, сильные морозы. Казаки быстро выбили отряды мародеров из Белого города, собрав оставшийся провиант, на что, писал Буссов, из осажденного Кремля оставалось только «облизываться», и крепко блокировали город, не спеша его штурмовать. В лагере Трубецкого и Заруцкого постепенно наладилась привычная бывшим тушинцам жизнь. Появилось нечто вроде Боярской думы, приказы с дьяками и подьячими – бюрократия восстала как феникс из пепла столицы. Волею «бояр и воевод» начали рассылаться указы, в города назначались воеводы, дворянам и казакам раздавались поместья, в том числе отбиравшиеся у «изменников» – тех, кто еще сохранял присягу Владиславу. В свою очередь из осажденного Кремля шли противоположные указы. В частности, некий Григорий Орлов 17 августа 1611 г. получил от имени царя «Владислава Сигизмундовича» грамоту на вотчину Д. М. Пожарского, село Нижний Ландех, как подлежащее конфискации имущество изменника [46, 317, 154]. Вообще вопрос о том, кто, когда и как присягал Владиславу довольно запутан, ввиду царившего на территории страны хаоса. Например, воевода Смоленска М. Б. Шеин признавал Владислава, но отказывался сдать город, до последней крайности обороняя его от отца своего «царя», считая возможным подчиниться ему только после прибытия в Москву и коронации. В результате Смоленск был взят кровопролитным штурмом как вражеский город.