День Независимости. Часть 1

Он рассматривал фотографии, запечатлевшие распростертое, плавающее в луже натекающей крови, мертвое тело; листал протоколы допросов, заинтересовавшись лишь одним, где молодая женщина, случайно ставшая свидетелем убийства, подробно описывала приметы киллеров… Не испугалась суда и следствия, возможных угроз, хотя даже мужики, фигурировавшие в деле, трусливо поджимали хвост и уходили в тень, боясь давать показания.

… С железным лязгом отворилась громоздкая дверь. На пороге возник бритоголовый мрачный мужчина с отрешенным взглядом человека, чье будущее печально предопределено. Ближайшие годы придется провести в отрыве от цивилизованного мира, под конвоем и захлебывающимся лаем рвущихся с привязи овчарок, смирившись с неписаными законами, которые ломают и не ему чета.

Покатые плечи его безвольно обвисли, а серый, выцветший свитер только усиливает чувство обреченности. Спортивные брюки пузырятся на коленях. На ногах вывалили матерчатые языки кроссовки, хлябающие при ходьбе: носить шнурки в СИЗО не положено.

Выводной впустил осужденного в клетку, запер замок и предупредил Сажина:

— Я буду в коридоре. Когда закончите, нажмите кнопку.

Входная дверь затворилась.

Максимов понуро стоял, уставившись в пол, словно крашенные половицы могли ответить: кому он еще понадобился, ведь суд позади, и допросы тоже…

— Осужденный Максимов Олег Петрович, десятого августа тысяча девятьсот семьдесят четвертого года рождения. Статья сто пятая, часть вторая, пункт «е». Приговорен к восьми годам лишения свободы. Начало срока 23 апреля 2000, окончание 22 апреля 2008 года.

— Можете сесть. — Холодно разрешил Сажин. — Меня вы не знаете. Я не следователь и не адвокат, так что не питайте на этот счет никаких иллюзий. Я — полковник ФСБ, и разговор с вами, Олег Петрович, пойдет не о вашем деле и ваших местных разборках, что меня меньше всего касается. Разговор поведем о вашем приятеле Михаиле Козыреве. Вы готовы отвечать на вопросы?

Максимов, ссутулившись, по-прежнему не отрывал глаз от пола. Он не шевелился, и, казалось, даже не дышал.

— Олег! Я приехал за две тысячи километров и потратил уйму времени не за тем, чтобы созерцать твое унылое обличье и играть в молчанку. Обманывать не буду. Помогая следствию, ты вряд ли облегчишь свое положение. Суд уже прошел. Но я могу послать соответствующие документы в администрацию колонии, где будешь наказание отбывать. Возможно, это как-то скрасит твое время пребывания, а может и освободиться по УДО.

— Ага! — озлобленно отозвался из клетки Максимов. — То я впервой у хозяина… УДО мне светит, как шахтеру солнце в штольне… Я уже не раз говорил: никакого Козырева знать не знаю. Убийство совершил сам, осужден. С вами мне не о чем разговаривать. Прошу отправить меня в камеру.

Сажин с неподдельным интересом смотрел на нервничавшего Максимова.

— Вот ты какой, осужденный Максимов! Сам эталон воровской чести и гордости. И друзей не сдаешь! Похвально. Только, юноша, ты забываешься. Я не милицейский следователь, перед которым можно пальцы гнуть: буду говорить, не буду. Я старший опер ФСБ! И, если интересуюсь твоим дружком, значит не из праздного любопытства… Сажин поднялся и, заложив руки за спину, прошелся по комнате.

— То, что вы застрелили Зейнабова, мне наплевать. Смотря ведь с какой колокольни смотреть. А то, может, и пользу обществу принесли — убрали паразита, за которым долгий шлейф тянется. В чем-то облегчили мою жизнь и жизнь ваших новосибирских пинкертонов. Но сдается мне, что Козырев причастен к более серьезным преступлениям… Не слышал о пожаре в Моздоке?

— У нас в хате теликов нет! — ответил Максимов с вызовом.

— Тогда… в двух словах. Моздок — осетинский городишко, граничащий с Чечней. Где Чечня и что там творится, надеюсь, рассказывать не надо?

— Наслышан…

— В городе произошел пожар. Сгорело общежитие летчиков. Погибли люди. Те, что внушали настоящий ужас боевикам, и при одном подлете которых хваленые борцы за веру марали штаны и тараканами забивались в любые щели. Факт поджога установлен. Факт номер два — к теракту причастен Козырев… Мне край как нужен твой подельник.

— Он мне не подельник… — Максимов отвечал устало, опустив лицо. — Сколько можно?

— Дурак! — Сажин взорвался, встав посреди комнаты. — Ты кого выгораживаешь? Подонка и убийцу?!

— Я… тоже убийца, — кусал тонкие губы Максимов.

— Ты? Да! Ты — убийца! Но ты замочил такого же волка, как и сам… У Зейнабова была охрана, и шансы ваши, кто кого: пятьдесят на пятьдесят… А Козырев с себе подобными заживо сжег спящих. Сколько вдов осталось? Сколько детей никогда не увидят отцов? Сколько матерей проклинают убийц и молят Бога ниспослать на них кару небесную!

— Но при чем здесь…

— Козырев?.. Он стал наемником, за доллары убивает наших солдат в Чечне. А сейчас хозяева — Хаттабы, Басаевы, арабы пришлые — отправили его в Россию взрывать дома, сеять смерть и разрушения. Пожар в Моздоке — невинное начало. Сколько крови еще прольется, если их не остановить?

Максимов ошарашено пробормотал: