День Независимости. Часть 1

— Не мог Мишка… Он же чурок ненавидит, за людей не считает… Да когда меня послали Султана валить, он сам в помощники напросился… Сообразив, что сболтнул лишнего, он осекся и умолк.

— Не молчи, не молчи, Олег! — подлетел к клетке Сажин.

Максимов невольно поднялся, уводя взгляд.

— Думаешь, молчанка твоя что-то изменит? Козырев опознан, на «Вальтере» остались его отпечатки. И четыре пули в Зейнабова всажены из его пистолета. Он год в Федеральном розыске.

— Мишка сам вызвался на мокруху… — глотая слова, проговорил Максимов. — Перед… делом обкурился травой и завелся. «Чего мы с тобой от черных в своем городе будем прятаться? Пусть они боятся…». Пошли без масок. Потом стрельба… Баба некстати попалась. Ряха и ее завалил бы, да патрон перекосило.

— Дальше, — потребовал Сажин, усаживаясь на край стола.

— Ушли удачно. Вечером Ряха, то есть Мишка, ко мне притащился. Выпили ваксы, телик врубили. Там новости по НТН–12 идут. Дождались криминальной хроники, и сидим, как молотком отоваренные. Показывают фотороботы, будто с нас кто специально портреты писал. Ряха стакан водки хватил, шары кровью налились. «Пора сваливать, покуда менты за жабры не взяли». Я ему: «Куда валить, если наши карточки в кармане у каждого мусора? Отлежаться, а как шумиха уляжется, рвануть…»

— И он согласился?

— Тогда не был бы в бегах, а сидел в соседней хате… Он еще толковал, что знает место, где мусорские ищейки вовек не достанут. Теперь я понимаю, что это за место. Во-о дебил!..

— А утром тебя задержали?

— Точно, — скривился Максимов. — Вломились опера и повязали… Другие, вроде, к Ряхе ходили. Везет же…

— Не нужно, Олег, ему завидовать. Он себя сгубил… Ваши дела с Зейнабовым — детский лепет в сравнении с его теперешними делами.

— Лепет?.. — простонал Максимов. — Когда вы еще его возьмете, бабушка надвое сказала? А мне жить всего ничего осталось. Маляву в хату передали. На зоне уже ждут султановские кореша. Встретят с оркестром…

13

Новосибирск. 1 мая 19 ч. 15 мин.

Частный дом по улице Болотной, на окраине Новосибирска, он самостоятельно не нашел бы.

Старшина — водитель Уаза выписывал пируэты по подворотням и закоулкам, объезжая бесчисленные, залитые талыми водами, рытвины.

Давно стемнело. Острые лучи фар рассекали сумерки, снопами утыкаясь в досчатые заборы, бревенчатые стены домов. Звонким лаем захлебывались на привязи собаки. Улица сменяла улицу, машина, на ходу влетая в ямы, поднимала снопы брызг, и водитель расдасованно чертыхался — не каждый домовладелец удосуживался прибить на ворота табличку с номером.

Отдаленный район старшина знал плохо. Завидев редких прохожих, подъезжал к ним, справляясь, верно ли едет. И, в зависимости от ответа, громко возмущался: «Понастроили, не разберешь…», либо уверенно рулил дальше… До очередного прохожего.

* * *

Лариса Петровна Козырева проживала в гнилой хибаре с провисшей от времени крышей.

Сажин отворил калитку — несмазанные петли издали скрип — и прислушался к тишине двора. Тишина могла быть обманчива: загремит цепь, а из темноты, откуда и не ждешь, вынырнет волкодав.

Но собак хозяева не держали. Он прошел к задернутому шторами, светившемуся окну и постучал.

На штору легла тень. Расшитую цветами половину отодвинули в сторону, и в просвете возникло встревоженное лицо женщины в меховой душегрейке.

Показав корочки, Сажин выразительно махнул рукой на темнеющие в шаге от него сени. Женщина отошла от окна, хлопнула входная дверь.

В кухне было тепло. Топилась печь, лежащий рядом кот пялил на позднего гостя желтые глаза.

Козырева стояла, тяжело обвесив руки, рано состарившаяся, с остатками былой красоты на уставшем лице.

— Присесть разрешите? — улыбнулся Сажин, надеясь развеять ее настороженность.

Хозяйка всплеснула руками, метнулась в комнату и вынесла стул.

— Я хотел бы с вами, Лариса Петровна, поговорить о сыне.

Глаза ее испуганно распахнулись:

— О Мише? Его поймали?.. С ним что-то случилось? Скажите правду.

— Нет, — солгал полковник, потому что не мог сказать иного под прицелом полных страданий материнских глаз.

Козырева ему не поверила. По крайней мере, так ему показалось…

— Мне кажется, Лариса Петровна, ваш сын попал в скверную историю, и было бы лучше для него самого, чтобы задержали как можно быстрее.

— Он год здесь не показывался, — поджала она сухие губы, обозначив горькие складки в опущенных уголках. — Ох… сил моих нет…

— Вы с тех пор что-нибудь слышали о нем? Может, Михаил писал?

— Не писал…

Козырева держалась по-прежнему настороженно, видя в полковнике, прежде всего угрозу для сына.

— Да вы не думайте, он у меня хороший. — В потухших глазах зажегся живой огонек. Лицо ее смягчилось. — Вот, посмотрите.

Взяв Сажина за руку, она потянула его в комнату.

— Симпатичный, правда?

Сажин рассматривал черно-белую фотографию в рамке под стеклом, висевшую над телевизором, и с нее улыбался пышущий здоровьем мальчишка лет двенадцати, зачесанный на пробор, в школьном костюмчике, каких давно уже не носят, и аккуратно повязанном пионерском галстуке.