День независимости

По шоссе с грохотом проносится темная машина, у которой то ли окна открыты, то ли опущен верх, – среди безмолвных деревьев гремит и бухает рок-музыка. Я различаю лишь одну язвительную фразу: «Возбудись, воткни поглубже, и будь что будет». Пол может сидеть в этой машине, уезжая от меня навсегда, в дальнейшем я буду видеть его лицо только на молочных пакетах и досках объявлений продуктовых магазинов: «Пол Баскомб, 8.11.73, в последний раз был замечен у “Бейсбольного зала славы” 2.VII.88». Мысль далеко не успокоительная.

– Ну что же, для человека главное, чтобы душа в нем горела, я так понимаю, – говорит Шарлей, уже, надеюсь я, думая о чем-то другом. – Ладно, пойду.

И она спускается по ступенькам веранды, придя к заключению, что возиться со мной себе дороже, хотя, возможно, и жалея меня.

– А у вас дети есть? – спрашиваю я, просто чтобы не молчать.

– О да, – отвечает она и полуоборачивается ко мне.

– И где он сейчас? – интересуюсь я. – Или она. Или они?

– Он сейчас на занятиях по выживанию в дикой местности.

Я слышу где-то наверху легкий вскрик – высокий женский голос издает что-то вроде короткого воя. Шара поднимает голову, обводит взглядом окна, на губах ее появляется легкая улыбка.

– О, какая-то дамочка начала запускать свои шутихи раньше срока.

– Выживать посреди чего учится ваш сын? – спрашиваю я, стараясь не думать о двух уроженцах Огайо. Мы с Шарой проходим все стадии близкого знакомства в обратном порядке и через минуту снова станем совершенно посторонними.

Она вздыхает:

– Он там со своим папашей, живущем посреди Монтаны не то в палатке, не то в пещере. Не знаю. Я полагаю, они учатся выживать в обществе друг друга.

– Уверен, вы замечательная мама, – ни к селу ни к городу заявляю я.

– Принцип восточной религии, – саркастически поясняет Шара. – Материнство дается мне настолько, насколько близко я решаюсь к нему подойти.

Она поднимает маленький носик повыше, принюхивается к теплому, пронизанному хвойными ароматами воздуху.

– Только что учуяла запах сирени, хотя для нее уже поздновато. Должно быть, чьи-то духи. – Шара сильно прищуривается, глядя на меня так, точно я вдруг отъехал от нее далеко-далеко и продолжаю отдаляться (так оно и есть). Дружеский, полный сочувствия прищур, внушающий мне желание сбежать с веранды и торопливо обнять ее, однако это лишь пуще все запутало бы.

– Надеюсь, сына вы отыщете, – говорит она. – Или он вас. Либо то, либо другое.

– Мы постараемся, – отвечаю я, не поддаваясь соблазну. – Спасибо.

– Угу. – Словно смущенная чем-то, Шара добавляет: – На долгое время они, как правило, не уходят. Во всяком случае, на достаточно долгое.

И направляется к деревьям, одна, и пропадает из виду, прежде чем я успеваю вслух попрощаться с ней.

– Tres amusant[96], — произносит из подвижной летней тьмы знакомый голос. – Tres, tres amusant. Самый важный из ваших сексуальных органов расположен между вашими ушами. Ииик, ииик, ииик. Так используйте же его.

В последнем из ряда верандных кресел сидит едва различимый во мраке, сгорбившийся, подтянувший к груди колени Пол, его футболка, The Rock, – единственное здесь светлое пятно. Он подслушал наш нескладный прощальный разговор и несомненно гадает, отправлюсь ли я куда-нибудь на поиски ужина.

– Как делишки? – спрашиваю я, пройдя вдоль кресел, и, опустив ладонь на гладкую, длинную и тонкую спинку того, в котором сидит Пол, легко, по-отечески толкаю ее.

– Отлично, а твои?

– Это была анатомическая рекомендация доктора Рекции?

Меня наполняет веселое облегчение, порожденное тем, что он не удрал в Чикаго или Зону Залива в той гремевшей музыкой машине, ни с кем не перепихнулся или, еще того хуже, не лежит сейчас на носилках в куперстаунской травматологии, орошая кровью кафельный пол и ожидая, когда протрезвеет накачавшийся в «Танниклиффе» старый докторишка с двойным подбородком. (Если я поселю Пола у себя, мне потребуется несколько большая бдительность.)

– Это кто, моя новая мамочка?

– Почти. Ты ел что-нибудь?

– Выпил насмешку над коктейлем, похлебал насмешку над черепашьим супом и съел кусок насмешки над яблочным пирогом. Прошу тебя, не насмехайся надо мной.

Все это – наследие детства. Если б я смог разглядеть его лицо, то увидел бы на нем тайное удовлетворение. Однако он, похоже, совершенно спокоен. Может быть, я делаю успехи с ним, сам того не замечая (драгоценнейшая надежда каждого родителя).

– Не хочешь позвонить матери, сказать, что благополучно добрался сюда?

– Забудь.

Пол подбрасывает в темноте, оставаясь почти неподвижным, соке, из чего следует, что не так уж он и спокоен. Не люблю я эти мешочки. На мой взгляд, искусное владение ими – удел безмозглой малолетней шпаны, один из представителей коей шарахнул меня по голове этой весной, когда я возвращался с работы, да так, что я распластался по земле. Впрочем, увидев соке, я понимаю, что Пол, возможно, завязал отношения с игравшими на углу городскими ребятами.

– Откуда это у тебя?

– Купил, – Пол по-прежнему смотрит только перед собой. – В здешнем «Финасте».