День независимости

– Дай сюда сраную биту. – Кипящий от гнева Пол игнорирует мою руку, с топотом проходит мимо меня, отрывает от забора голубую биту, пинком распахивает дверь тренажера и входит в него с видом человека, приступающего к выполнению задачи, до которой у него всю жизнь не доходили руки. (Наушники так и обхватывают шею, камера распирает теперь карман шортов.)

Оказавшись внутри «Дино-Экспресса», он укладывает биту на плечо, подходит к «пластине» и смотрит на нее так, точно она – лужа. Потом неожиданно поворачивает ко мне одухотворенное гневом лицо, опускает взгляд на свои ноги, словно собираясь выровнять их по чему-то, – бита по-прежнему лежит на плече, хоть он и предпринял одну вялую попытку поднять ее повыше. Замах далеко не устрашающий.

– Бросай сраные деньги, Фрэнк! – кричит он.

– Бей с левой, сынок, – говорю я. – Ты же левша, не забыл? И отступи немного назад, иначе замах не тот будет.

Пол бросает на меня еще один взгляд, говорящий, что я предал его самым подлейшим образом, и почти улыбается.

– Просто брось деньги, – повторяет он.

И я делаю это. Опускаю два четвертака в неглубокий черный ящик.

На сей раз зеленая машина оживает гораздо быстрее – похоже, мне удалось расшевелить ее, – верхняя красная лампочка начинает тускло светиться под солнцем. Затем следует стрекот, и снова весь агрегат содрогается, загрузчик вибрирует, резиновые покрышки начинают стремительно вращаться. Первый белый мяч покидает свой резервуар, скатывается по металлической направляющей, исчезает, появляется снова, и проносится над пластиной, и ударяет в сетку точно там, где я стою и размышляю о своих упрятанных в карманы пальцах, и заставляет меня отступить на шаг.

Пол, разумеется, даже не замахивается. Просто стоит спиной ко мне, глядя на машину, бита свисает за его головой с плеча, безвольно, точно мотыга. Бить он намеревается с правой.

– Отступи немного назад, сынок, – снова прошу я, когда машина предпринимает, гудя и подрагивая, вторую попытку. И еще один снаряд проносится совсем рядом с животом Пола и снова врезается в ограждение, от которого я уже отошел на порядочное расстояние. (Мне кажется, что Пол, наоборот, подступил к ней немного ближе.) – Подними биту повыше, приготовься к удару.

Ритуалы отбивания мяча мы с ним выполняли с его пяти лет – на нашем дворе, на спортивных площадках, на поле битвы времен Войны за независимость, в парках, на Кливленд-стрит (правда, это было уже давно).

– Какая у него скорость? – спрашивает он – не меня, а кого-то еще – машину, силы судьбы, которые могут прийти ему на помощь.

– Семьдесят пять, – говорю я. – Райана Дюрен посылал под сто. Спан – под девяносто. Ты можешь успеть ударить. Только глаза не закрывай (как это сделал я).

Каллиопа приступает к исполнению No use in sit-ting a-lone on the shelf] life is a hol-i-day.

Машина снова начинает биться в истерике. Теперь Пол наклоняется, бита все еще лежит на плече, он вглядывается, полагаю я, в зазор, из которого должен выскочить мяч. Впрочем, когда тот появляется, Пол немного отшатывается назад, позволяя ему просвистеть мимо и снова врезаться в сетку.

– Слишком близко, Пол. Слишком, сынок. Он тебе мозги вышибет.

– Не та скорость, – отвечает он, издает тихое ииик и гримасничает.

Машина готовится к предпоследнему броску. Пол (бита на плече) с секунду наблюдает за ней, а потом, к моему удивлению, нескладно переступает на «пластину» и поворачивается лицом к машине, и та, не имея ни мозгов, ни души, ни снисходительности, ни страха, ни опыта, а лишь умея швыряться мячами, продавливает сквозь темную прореху еще один мяч, и тот, пронизав живой воздух, бьет моего сына в лицо, и сын навзничь рушится на землю с каким-то жутким шлепком – «твок». И вот тут уже все меняется.

За кратчайший промежуток времени, которое воспринимается мной не как время, а как слитный рокот какого-то мотора в моих ушах, я проскакиваю в дверь и опускаюсь рядом с ним на дерн; я словно рванулся к Полу еще до удара. Упав на колени, я хватаю его за плечо, локти Пола притиснуты к телу, ладони закрывают лицо – глаза, нос, щеку, челюсть, подбородок, – и из-под них вырывается долгий, почти непрерывный звук «вииии», который издает он, кучей лежащий на «пластине», напрягшийся, поджавший колени узел испуга и слепящей боли, исходящей я не понимаю откуда, руки мои суетятся, однако они беспомощны, сердце бухает в ушах, точно пушка, в мокрую кожу головы вонзаются иглы, а сама голова опустела, только ужас в ней и остался.

– Дай посмотреть, Пол. – Мой голос звучит на пол-октавы выше обычного, но говорить я стараюсь спокойно. – Как ты?

Тут в меня попадает выпущенный машиной пятый мяч – крепкий удар, словно кулаком по загривку, – и, отскочив, уходит в сетку.

«Вииии, вииии, вииии».

– Дай посмотреть, Пол, – говорю я, и разделяющий нас воздух странно краснеет. – Как ты? Дай посмотреть, Пол. Как ты?

«Вииии, вииии, вииии».

Люди. Я слышу, как они приближаются к нам по бетону.

– Звони сейчас же, – говорит кто-то. – Я их на полпути от Олбани расслышу.

– Это же надо.

– Ничегооо себе.