День отца (СИ)

— Ещё раз я себя не соберу. Давай начистоту, Слав. Ты если хочешь что-то доказать своему Бахтину, просто щёлкни пальцами и желающих помочь тебе отомстить будет сколько угодно. И кто угодно в этой очереди будет лучше, чем я. Мы это уже проходили.

Она вытащила руку из моего кармана.

— Ты правда так думаешь? — уставилась она на меня со смесью удивления и горечи. — Что я хочу отомстить ему с тобой?

— Я не знаю, что думать, — развёл я руками. — Но я же не каменный. Я вижу, слышу, чувствую. Вижу, как ты и хочешь себя перебороть, касаешься меня, а потом с отвращением одёргиваешь руку. Как вся сжимаешься в комочек, едва я оказываюсь ближе, чем тебе комфортно. Тебе неприятно. И ты мучительно терпишь моё присутствие, когда отодвинуться возможности нет, как в лифте.

— С отвращением? — смотрела она на меня так, словно первый раз видела. — Это выглядит так? Как отвращение?

— Для меня — да. — Я мучительно сглотнул: говорить это было нелегко, а вспоминать — больно, но, наверное, другого шанса поговорить у нас больше и не будет. Поэтому я выдохнул и сказал: — В наш последний и единственный раз ты целый час проплакала, потом попросила вызвать тебе такси и на следующий день вышла замуж за Бахтина. Что я должен был думать?..

медленно сползает

по ноге чулок

но на этом месте

кончился пролог

Глава 17

Что я мог думать в тот день, когда она вдруг приехала, сама, накануне свадьбы с Бахтиным и сказала, что свадьбы не будет.

Я был счастлив. Я не мог поверить своим ушам, глазам, губам, в которые она впилась прямо на пороге моей квартиры и ничего больше не хотела слушать.

Что я мог думать после того, как она сказала, что хочет быть со мной?

Я поверил. Как последний дурак. И я… мы…

Я покачал головой, не находя слов…

Я и тогда их не нашёл, когда всё случилось, но она вдруг сбросила со своего обнажённого тела мои руки и расплакалась.

Нет, разрыдалась. Горько, отчаянно, тоскливо. Безутешно...

— Всё было плохо. Просто ужасно, — развёл я руками. — Вот что я подумал.

— Рим, всё было не так, — сморгнула Слава слёзы. Они потекли по щекам из блестящих в свете фонарей глаз, но она не отвела взгляд. Так на меня и смотрела. — Было куда лучше, чем я могла себе даже представить. Я плакала потому, что ты лучше, чем Бахтин. Я ошиблась. Но я была слишком упряма, чтобы это признать. В одном шаге от своей цели, от своей «мечты», — горько усмехнулась она, — я не могла отступить. Понимаешь, не могла. Я так долго к этому шла. Стольким поступилась. Столько вытерпела. Я пришла, чтобы доказать себе, что сделала правильный выбор… И ошиблась.

Я покачал головой, ничего не понимая, когда она сделала шаг назад.

— Я люблю тебя, Рим, а не Бахтина. И всегда любила. Тебя.

Если бы сейчас началось извержение вулкана, или рядом взорвался противотанковый снаряд, или упал самолёт, я бы не заметил.

— Ты… — я покачал головой. Нет-нет-нет, этого не может быть. Это какой-то плохой сон, бред, иллюзия, у меня помешательство. — Ты отдёргиваешь руку, когда я к тебе прикасаюсь.

— Потому что прикасаться к тебе — выше моих сил. Я люблю тебя. Я хочу тебя. Я… — она покачала головой, сглотнув ком в горле. И разрыдалась. — Я не могу без тебя. И не хочу, чёрт побери! Рим!

Батя мой Рамзес!

Я прижал её к себе. Приник губами к волосам. И не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Глупая ты моя, упрямая Принцесса… на горошине.

Ну зачем? Ну почему сейчас?

— Это я заплатила той потаскушке, чтобы она переспала с Бахтиным, — всхлипнула Славка, прижимаясь ко мне. — Я выложила те фотографии в сеть. Я раздула скандал. Чтобы подать на развод.

— Зачем?! — укачивал я её как маленькую, пока она плакала.

— Потому что хотела уйти от него, но не знала, как.

— А для этого нужны какие-то особые причины?

— Мне — да.

Я почувствовал, как она дрожит. То ли от холода, то ли это было нервное.

Стоять на улице на холодном ветру, что поднялся к вечеру, точно было неразумно.

Укутавшись вдвоём моей курткой, мы пошли к машине.

Я включил печку на полную мощность, чтобы Славку согреть. Я завернул её и в плед, и в свою куртку, но она всё равно дрожала.

— Я думал, да и до сих пор думаю, что тебя травит Бахтин, поэтому у тебя начались проблемы с памятью, — признался я.

— Что? — подняла она на меня глаза и ужаснулась, когда до неё дошёл смысл моих слов. — Нет-нет-нет, ты что! Макс он… он же наоборот. Он… нет. Он бы никогда… — она покачала головой, закрыла лицо руками и уткнулась в колени.

Я не понимал, должен ли я что-то сделать, или сказать — она сидела, согнувшись, так долго. Очень долго. Но слова ни шли на ум. Ни одного. И я молчал.

— Как же это сложно, — наконец сказала она и откинулась к спинке кресла. — У тебя есть вода?

— Да, — подал я ей ту самую бутылку, что мы пытались проковырять.

Она открыла её привычным движением. Сделала большой глоток. Вытерла рот тыльной стороной ладони.

— Если не хочешь, можешь ничего мне не рассказывать, — бросил я бутылку обратно в бардачок.

— Я не хочу. Но я должна. Ты должен знать, — набрала она воздуха в лёгкие. Резко выдохнула. — Я была беременна. Твоим ребёнком.