День отца (СИ)

— Да, да, тот самый, — обняла она меня за шею крепче. — Он и сам тогда травмировался: потасовка была не на жизнь, а на смерть. Пролежал почти месяц в больнице. Сотрясение мозга. Травма шейного отдела позвоночника. Перелом рёбер. Тогда же с ним и случился какой-то перелом. Переосмысление ценностей. Кризис среднего возраста. Не знаю, что. Но он вернулся из госпиталя совсем другим человеком.

— Другим? Так бывает?

— Не поверишь, да, — усмехнулась она. — Он словно только в тридцать и повзрослел. Даже в тридцать один. И у нас вдруг началась совсем другая жизнь…

— Совсем?

— Абсолютно. Он меня простил. Перебесился. И стал любящим, заботливым, внимательным. Настоящим. Снял швы — мы пытались завести детей. Заключил контракт с другим клубом, чтобы чаще быть дома. Но…

— Но?! — удивился я. — Разве это не то, чего ты всегда хотела?

— Я не люблю его, Рим. И никогда не любила. Я была им больна, но я излечилась. И больше не могла ему дать то, чего он хочет. И хотела бы, но уже не могла. И просто так уйти я тоже не могла. Он хороший. Нет, он замечательный. И для кого-то стал бы лучшим в мире любовником, мужем, отцом. Если бы в его жизни не было меня. Я не могла его просто бросить. Мне нужен был очень веский повод. А причина у меня уже была…

Она поняла голову.

И смотрела на меня. Долго. Внимательно. Молча.

Потом выдохнула. Накрыла своими мои губы и закрыла глаза…

Глава 18

 Когда вселенная, край которой настолько далеко, насколько далеко от тебя та самая единственная женщина, сужается до одной точки — точки вашего соприкосновения — глупо отказываться.

Глупо говорить «нет», когда «да». Да, да, да. Да!

Когда все слова мимо.

И все законы мира безмолвствуют, если говорит она.

Та, что одну и стоит слушать.

Любовь.

Этим миром правит любовь.

Когда она берет слово, замолкает всё…

Молчи.

Она с тобой. Женщина, что одну ты назвал своей.

Молчи.

Она — твоя.

Славка упёрлась в мой лоб, тяжело дыша.

Батя мой Рамзес! Как же хорошо!

Но я ждал, едва справляясь с дыханием и боясь пошевелиться.

Прошлый раз тоже было хорошо. Хорошо настолько, что я едва мог вместить в себя это чувство. Оно переполняло, распирало, рвалось наружу. А потом… она заплакала.

Я ждал.

Славка посмотрела на меня и улыбнулась.

— Я люблю тебя, — потянулась к моим губам. Коснулась, вбирая в себя, словно никогда не пробовала ничего вкуснее, не давая мне ответить.

Содрогнулась всем телом, словно сквозь неё прошло электричество. Я бы назвал его остаточным, после того заряда, которым нас по-настоящему шарахнуло до этого.

Замерла. Потёрлась щекой о мою щеку…

Не хочу её отпускать.

Не могу больше с ней расставаться.

Сейчас.

Никогда.

 — Люблю тебя, — прошептал я.

Тебя. Одну. Всегда.

— Я знаю, — ответила она и больше ничего не добавила.

Только потом, когда Славка вернулась на своё сиденье, я вывел машину со стоянки и мы понесли по ярко залитым огнями улицам ночного города, спросила куда мы едем.

— Домой, — пожал я плечами.

И больше ничего не добавил.

исчезнет всё и будет холод

и тьма над бездною но вновь

бог слово даст и слово будет

любовь

Глава 19

Невесомая. Прозрачная. Лёгкая. Как пёрышко.

Я смотрел на Славку, спящую рядом, и думал о том, что никогда не видел её иначе.

Словно всегда видел сквозь те восемьдесят килограммов — эти пятьдесят, и сквозь ту Владиславу Орлову, любящую хоккеиста, — эту, что будет любить меня и спать в моей постели.

Что могло быть банальнее, чем чувствовать себя как во сне.

Но ничего другого не шло в голову, когда я смотрел на неё, такую родную, такую выстраданную и спящую тихо-тихо, совсем неслышно, засунув руки под подушку.

Я словно видел сон. И в нем был так счастлив, что не хотел просыпаться.

Я смотрел на неё, боясь моргнуть.

Боясь закрыть глаза.

Боясь, что она исчезнет.

Что я проснусь в психбольнице в смирительной рубашке, а её нет.

И никогда не было.

мёртвую царевну

не целуй постой

у неё и так был

вечер непростой

— Сколько времени? — вдруг вздрогнула Славка и открыла глаза.

— Не знаю, — прошептал я. — Утро. Рано. Спи ещё!

Она улыбнулась, поцеловала мою руку на её подушке и развернулась на другой бок.

Когда-то очень давно я представлял, как буду просыпаться с ней в одной постели.

Забирать детей, чтобы они дали маме поспать, и говорить завтрак на кухне. Для неё.

И вот она здесь.

Я встал, когда в кроватке засопела Стешка. Она всегда так смешно пыхтела, как ёжик, перед тем как заплакать. Я успел нагнуться над кроваткой до того, как раздался плач.

— Тсс-с! — приложил палец к губам.

Дал ей соску. Повернул на бочок. Укрыл одеяльцем.

Покачал люльку. Дождался, когда она заснёт.

Если есть в мире совершенный момент, то вот он.

Если бы мне предложили остановить мгновенье, я бы остановил его сейчас.

Или нет. Позже. Когда на кухню, где я готовил завтрак, Славка в моей футболке, что была ей по колено, вошла на руках с Конфеткой, розовенькой со сна, с помятой щёчкой.

— Мы уже подружились, — прижимала она к себе Стешку, пока та увлечённо её разглядывала.