День пистолетов

Неожиданно что-то произошло с Рондиной. Это проявилось в ее глазах и быстро переметнулось на рот. Напряжение понемногу спадало с нее, и она снова стала прежней Рондиной, которую я так хорошо знал, — любимой, желанной, ненавистной! Она опять овладела собой и почувствовала себя хозяйкой положения. Медленно и уверенно она подошла ко мне. При каждом шаге полы платья распахивались, открывая ноги. Мягкий свет гостиной еще больше подчеркивал всю прелесть ее фигуры. Я сидел на софе и смотрел на нее, стараясь проникнуть в ее мысли. Это было нетрудно. Рондина прошептала:

— Скажи, Тайгер, как сильно ты меня любишь?

Я неправильно прочел ее мысли. Она пошла по второму кругу обольщать меня, поэтому ответил:

— Гораздо сильнее, чем ты думаешь. — Я больше не улыбался. Мое тело напряглось, и голос звучал хрипло и слишком громко.

— Когда-то ты был готов все сделать для меня.

— Это было давно. Теперь я могу для тебя сделать только одно, — расстрелять!

— Если это действительно так… то не сделаешь ли ты для меня еще одну вещь?

— Нет.

Она встала коленями на софу рядом со мной, потом плавно уселась, так что ее колени плотно прижались к моей ноге. Вырез ее платья открывал глубокую ложбинку между грудей.

— Прошу тебя, выслушай меня, — с подкупающей простотой произнесла Рондина.

— Зачем?

— Потому что ты меня любишь.

Я отвел ее колени в сторону:

— А ты? Расскажи мне, как сильно ты меня любишь?

— Еще?

— Ты прекрасно умела говорить о любви, дорогая. Когда я лежал рядом с тобой в постели и слушал твой голос, у меня внутри все таяло. Где бы мы не предавались любви — на сене или на перине, ты всегда говорила мне, как сильно меня любишь. Скажи это еще раз. Я хочу знать, сохранился ли у тебя прежний тон.

— Я полюбила тебя с первого взгляда.

— Ты повторяешься, Рондина. Придумай что-нибудь новое.

Она медленно подняла руку и нежно прикоснулась кончиками пальцев к моему лицу.

— Я люблю тебя, Тайгер, — сказала она.

Эта фраза проникла мне в душу и встревожила ее. Рондина поняла это своим женским чутьем, а я люто возненавидел себя за поднимавшееся во мне теплое чувство, потому что это было именно то, что я безуспешно пытался подавить в себе в течение нескольких лет.

— Можно мне теперь высказать тебе свою просьбу? — нежно попросила она.

Я промолчал, и она сказала:

— Оставь в покое семью Кейнов.

— Убийцы не меняются, — проворчал я.

Ее лицо осталось невозмутимым, только в глазах появилось новое выражение. — Это верно.

Я попытался удержать ее, но не смог. Она наклонилась ко мне, полузакрыв глаза, взяла мое лицо в свои руки и прильнула своим ртом к моим губам, прорвав своим горячим языком мое сопротивление. Я стиснул ее плечи, и прошлое, которое я тщетно гнал прочь, вновь вернулось ко мне.

Платье расстегнулось и сползло с ее плеч. Я ощутил ее у своей груди, стонущую, задыхающуюся от страсти.

Прежнее желание овладело мной, и я понял, что не смогу ему противиться. Но меня спасла сама Рондина. У нее перехватило дыхание, она застыла и вдруг попыталась резким движением освободиться из моих объятий. В ее глазах бился страх и еще какое-то чувство, какое, — я так и не смог узнать.

Я отпустил Рондину, и она быстро поправила на себе одежду. Придерживая ворот у шеи, она произнесла задыхающимся, срывающимся от волнения голосом:

— Мне очень жаль… правда…

Мне не оставалось ничего другого, как всего лишь усмехнуться. Комедия зашла слишком далеко. Новый поворот, чертовски удачный, но на основе довольно старого фокуса. Я только удивился, как она не попыталась вытащить у меня пистолет или не применить свой. Я встал, забрал свой плащ и шляпу и с улыбкой произнес:

— Скоро тебе придется за все заплатить, Рондина. А пока оставайся!

Направляясь к двери, я чувствовал на спине ее взгляд и знал, что представляю собой сейчас прекрасную цель, но почему-то был уверен, что она не осмелится выстрелить.

На улице дождь еще больше усилился. Сплошные потоки мутной воды сбегали по тротуарам, Все проезжающие такси были заняты, и я пошел в отель пешком. В прошлый раз у меня было несколько провожатых, двух из которых мне удалось застрелить. Может быть, на этот раз все будет иначе?

Дойдя до Бродвея, я совсем промок и зашел в первый же бар обсушиться и согреться — и снаружи, и изнутри.

Через полчаса я сел в такси и отправился к себе в отель. Я постучал в дверь своего номера, где меня должен был дожидаться Туми. Он не ответил, и, посмотрев на часы, я решил, что он уснул или перешел к себе.

Я открыл дверь своим ключом, вошел, зажег свет и увидел, что Туми лежит на кровати лицом вниз. Но он не спал! На затылке в комке запекшейся крови и волос виднелось небольшое отверстие. Белизну простыни портило безобразное кровавое пятно. Тело Туми было еще теплым, — значит, его застрелили совсем недавно. Как это произошло, я сразу же понял.