День поэзии. Ленинград. 1967

Страницы лет, —
                      никак нельзя истлеть им.
Из тьмы веков слышны мне голоса,
Как будто бы в семнадцатом столетьи
Я в глухомани дикой родился.
Здесь люди жили нище и убого,
Заботами тревожились с утра,
Молились богу
                     и ругались в бога,
Как при отце великого Петра.
Они пощады слезно не просили,
Когда их брали в плети, в батоги,
И мне досталось той мужичьей силы,
Что между пальцев гнула пятаки.
Досталось мне и той хмельной любови,
Что обжигает, без вина пьяня.
Встречать беду
                      без слез, не хмуря брови,
Жизнь научила с детских лет меня.
Досталось мне и горя и кручины —
Для многих было так заведено:
В избе чадила горькая лучина,
Плясало на полу веретено.
Размеренного времени улитка
Стереть не в силах древности следы.
Так сотни лет подряд льняная нитка
Тянулась из кудельной бороды.
И только сказки открывали двери
В тот мир, который новизной богат.
Я многим сказкам лишь потом поверил,
Когда впервой увидел Ленинград.
Всех городов России был он краше,
И разве знать в то время мы могли
О том, что кости дальних предков наших
Фундаментом для города легли.
Они свои оставили приметы,
Но мне мой дальний предок незнаком.
Моих родных дешевые портреты
Война слизала жарким языком.
Она, как смерч, прошла над нашим кровом.
Все раны залечили мы давно.
Портретов нет,
                     но есть дела, которым
Историей бессмертие дано.
Открытий новых яркие страницы
Находят место славное свое.
К высокой цели Родина стремится,
И я — один из сыновей ее.
1959
Петрозаводск

АЛЕКСАНДР РЕШЕТОВ

РОЩА

Соловьиной песнею манила,
Молодой и мертвою листвой.
Думы сокровенные будила,
Как сестра, беседуя со мной.
По годам она — я знаю — старше,
Что ей наши краткие года?
Я умру, а роща будет так же
С каждою весною молода.
Пусть топор березу не ударит.
Тронь ее ладонью и щекой,
И душе мятущейся подарит
Роща величавый свой покой.
С животворным,
С этим свежим светом
Возвращаясь к людям и делам,
Я листал железо,
Был поэтом,
Другом был друзьям,
Врагом — врагам.
По земле горящей шел солдатом,
Сам, как головня, чернел в тоске.
Мог отбедовать, в чужбину вмятым,
От пределов отчих вдалеке.
И в Сахаре мертвые не ропщут.
Но и там я верил бы живой,
Что тебе, березовая роща,
Ликовать и плакать надо мной.
1960

НИНА ОСТРОВСКАЯ

ПАМЯТНИК ДЕВОЧКЕ В ХИРОСИМЕ

Если умирающий изготовит тысячу игрушечных журавлей, он останется жить...

(Японская сказка)