День полнолуния

Глаза Андрея тут же погасли, сделались холодными и насмешливыми. Лицо, передернувшееся было при моем появлении, разгладилось. Я на секунду отвернулась, провела ладонью по лбу, приказывая себе успокоиться. Собственно, я ведь и была ему всегда всего лишь приятелем, своим в доску парнем, так и не с чего было мечтать о чем-то несбыточном. Просто глупость, да и все. Забыли.

Мы пошли вниз по бульвару, рядом, не касаясь плечами друг друга. Андрей рассказывал о Лондоне, о том, что устроился там на работу в один из журналов, но навсегда связывать свою жизнь с Англией он не хочет. Со временем, набравшись опыта, вернется в Россию и будет строить карьеру здесь. Я слушала с интересом, кивала, задавала вопросы, рассказывала о себе. И в каждом слове, в каждой проведенной вместе минуте чувствовала фальшь. Все шло неправильно, не так. И это ясно было и когда шли рядом по улице, и когда сидели в кафе, смеялись, сталкивали бокалы с вином, и когда Андрей, прощаясь, сажал меня в такси, так и не поцеловав на прощание. Но почему-то не было никакой возможности все переиграть, переиначить, разорвать эту окутавшую нас атмосферу отчужденности. Все сложилось так, как сложилось, и ничего с этим поделать я не могла.

Тогда я не знала еще, что в тот зимний день мы задали нашим отношениям тон на долгие годы. Все последующие пятнадцать лет — до этого проклятого цунами — Андрей оставался для меня самым близким другом, самым родным человеком, старшим братом, неизменным помощником во всех начинаниях, каменной стеной и при этом не переставал быть возлюбленным. Да, я любила его, любила все эти годы, себе-то врать было бессмысленно. Любила сдержанно и безнадежно, понимая, что никаких шансов на счастливое воссоединение у нас нет. Что ж, это было ясно мне с самого начала.

Мы с ним разъезжались по разным странам, меняли места работы, строили карьеры, завязывали случайные романы, но неизменным всегда оставалось одно — в трудную минуту мы всегда находили время друг для друга. Это Андрей отпаивал меня виски после того, как мне пришлось неделю снимать последствия катастрофы на Фукусиме, это я каталась с Андреем по ночной Москве после того, как лопнули его очередные «отношения».

Иногда мне приходило в голову, что в целом между нами не было такой уж гигантской пропасти, как когда-то. Что теперь уже и я была москвичкой с успешной карьерой, не моделью с длинными ногами, нет, конечно, но вроде бы вполне привлекательной. Однако попробовать изменить статус наших отношений через столько лет казалось мне немыслимым. В конце концов, найти хороших друзей ведь куда сложнее, чем любовников. Именно это я себе и говорила долгие годы, вплоть до того весеннего вечера, когда Андрей поцеловал меня в саду госпиталя имени Бурденко.

* * *

Майская ночь вползала в окно, влажно дышала яблоневым ароматом. Вечером перед больничным отбоем я попросила не закрывать створку окна наглухо, и медсестра, обычно в ответ на такую просьбу разражавшаяся речью на тему того, как опасны могут быть сквозняки и как губительны в моем состоянии простуды, на этот раз почему-то послушалась. Может быть, потому, что вечер и в самом деле был теплым и просквозить меня ну никак не могло.

В палате было темно, лишь в щель под дверью просачивался тусклый голубоватый свет из коридора. Я лежала на своей трижды проклятой койке и чувствовала, как горло мне, словно едким дымом, заволакивает отчаяние — самым темным, самым кромешным. После этого злосчастного поцелуя я резко дернулась, отстранилась, и Андрей как-то смутился, тоже отодвинулся, откашлялся и сказал:

— Ну что, давай отвезу тебя в палату?

А я смогла только кивнуть — так сжималось у меня горло.

Вот так молча мы с ним и попрощались. Теперь же, когда я думала о том, что произошло вечером, у меня тряслись руки, а глаза жгло от злых непролитых слез.

Совершенно очевидно было, что Андрей в своей благотворительности решил подняться на совсем уж недосягаемые вершины. Мало ему было все эти месяцы заботиться обо мне, находить врачей, консультантов, собирать консилиумы, выписывать для меня дорогущие препараты. Мало ему было того, что он таскался ко мне почти каждый день, тормошил, поддерживал и не давал скатиться в мертвую тоску. Мало того, что он притаскивал мне выпуски журналов, где еще выходили мои последние фотографии, тем самым давая понять, что ничего не кончено, что обо мне еще помнят в профессии. Теперь он решил заняться еще и устройством моей личной жизни. Пожалеть бедненькую ущербную девочку, поцеловать ее романтичным весенним вечером. И ладно бы он ограничился только этим. Я ведь понимала, что Андрей — при этой его склонности ничего не делать наполовину — еще возьмет и женится на мне, обречет себя на жизнь с калекой — только для того, чтобы скрасить мне безрадостный остаток дней.