День поминовения

Принесла я домой две буханки, положила на стол, а ребяты округ собрались, к буханкам тянутся, хлеб нюхают — хлебный дух им сладкий. Отрезала всем по ломтю, сольцой посыпала. Едят хлебушко, и такие, вижу, счастливые — куски большие, немереные.

Пришла Тася, говорит: еще и почту привезли. Взволновалась я — где ж та почта, где искать? А ее в ящик поклали, под навесом, где раньше сельпо было. Дом тот сгорел, один навес остался. Почтарей-то еще не было. И почта еще не ходила, первый раз привезли.

Послала было Гришу письма поискать, потом испугалась — проглядит малый. Сама побежала.

Долго я те письма перебирала, пока нашла для меня писанные. Одно от Феди, другое — похоронка на Федю, полгода как послана. Умер в госпитале от тяжелых ран, похороненный в Брянской области, братская могила в таком-то месте.

Прочитала я похоронку еще по дороге. Плетусь, ноги не идут. Тащусь едва живая. Не плачу. Не знаю почему, слезы нейдут. В голову стучит, что не надо: 

Гармонист, мой гармонист,
Рубаха атласна,
За тебя, гармонист,
Замуж я согласна. 

Думаю: сказать детям или не говорить? Такие они были радошные — хлеб-то ели

Гармонист, гармонист,
Рубашечка алая... 

Вошла в дом, села на скамейку, Гришенька мой спрашивает: есть ли вести от папы? Тут я про письмо вспомнила, еще не прочла его. Прошу — читай вслух.

Читает письмо сынок, а как дошел до конца, прочитал последние Федины слова, не стерпело мое сердце, прорвалось слезами.

День плачу, два плачу, остановиться не могу. Все делаю, что надо, а слезы текут и текут. Потом затихла.

Знал он, видно, что мы не свидимся. Я тоже знала, но наперекор надеялась.

Февраль 1943 г.

...Не писал долго, от почты был оторванный, но мы выбрались. Покуда живой. От вас теперь далеко. Бьем врага со всей ненавистью. Столько навидались фашистского злодейства над женщинами, над детьми и старыми людями. Где вы, семья моя дорогая? Хоть бы спастись тебе с ребятами, а уж со мной ладно, что будет — я солдат. Готовимся к бою, идем вперед. Прощай, жена моя Ксюша. Твой навеки муж Федор. 

А я жду-пожду мужня письмеца,
А все нет письма, нету весточки.
А пришло письмо, письмо черное,
Похоронка пришла — горе горькое.
А мне в сердце впилась змея лютая,
Подломилися мои ноженьки,
Потемнело в моих глазыньках,
Упала я наземь и встать не могу.
Уж теперь я не мужняя жена,
Уж теперь я горькая вдова.
Не оставьте меня, люди добрые,
Не покиньте меня одинешеньку
С малыми детьми-сиротинками.
Гробова доска не подымется,
Милый муж домой не воротится.

Перед зимою в разоренном доме страшилась я очень. Тася звала к себе, у нее полдома уцелело, да соседка к ней попросилась с двумя ребятами. И без нас целый табор. Говорю: замерзнем, так придем. А мне-то хотелось своего угла, такая охота дом поднимать — сил не жалела, работала с рассвету дотемна. Да и горе надо было работой измотать, чтобы стишело. Работала, пока хоть что видать, не было у нас ни свечи, ни керосину.

Сундук, закопанный в огороде, все еще не нашли. А как бы нам сейчас эта мучка да сальце пришлись. Голодали очень. Вот ведь насмешка над памятью моей. Знаю — на огорде, а в какой стороне, не упомню. Знаю — поближе ко двору, а места признать не могу. Еще там одеяло теплое, пальто, но не это главное. Немцы нужник себе выкопали, неужели сундук нашли, когда яму рыли? Там копну, сям ковырну — нет сундука. Знать, немцам достался. На том и успокоилась, а сундук-то нашелся. Но не скоро. Потом скажу как — собака нашла. О собачке — впереди еще.

Сейчас скажу о добре, что мы собираем, копим. Сколько же дряни бережем! Платочки, кружавчики, салфеточки разные, крепдешиновые платья, туфли лаковые, коврики на стенку, кофточки, дырками вязанные, вазочки, покрывала из разных ниток. И все-то нам глянется, и всего-то нам хочется. А случись что, и ничего не надо, кроме рубашки, штанов, стеганки да сапог, одеяла да подушки. Вот они-то и есть самое дорогое наше имение.

Улыбаетесь? Да, правда ваша, и платок на мне дорогой, кашемировый, и пальто с норковым воротником. Надо же: опять нарядилась! А уж бабка — шестеро внуков.

Аксинья Кузьминична засмеялась, и ямочки на щеках слегка обозначились.