День поминовения

Жили пригнувшись, с оглядкой, зимой темнеет рано, запремся, заложимся на пять крюков, окна еще с вечера занавешены, ставни заперты. Спим вполуха, слышим стрельбу далекую, а то бахнут где-то близко, затрещит автомат, кажется, кто-то ходит возле хаты, волков слыхать — воют в лесу. Хата на самом краю, за ней поле, за полем лес — большой, на два берега. Баба Дуня, правда, волков не боялась: “Я их сколь раз в лесу встречала, когда за травкой ходила, и ничего”. Случалось, зимой волки в село забегали. Да теперь мы не волков боялись.

И что бы ни было, через все одна думка: где Ванечка, живой ли, не попал ли в плен и когда мы теперь свидимся. А вскоре случился такой страх, такой страх, что вспомнить дрожь берет.

Прибегла соседка с нашего конца: “Собирайся, Ганка, идем, немцы наших солдат пленных к церкви повели”. Бож ты мой, я платок накинула, за телогрейку схватилась, бабушка кричит: “Доня, не ходит, доня, детей не оставляй”. А мы бегом до главной улицы, а там бежать нельзя, там немцы ходят, боимся, и все жинки да девчата к церкви спешат и тоже бежать боятся, шагаем, спешим, аж дух занимается.

Возле церкви толпа собралась, немецкие солдаты автоматы наставляют, не допускают дальше идти. А шагов сто от нас стоят наши родимые солдатики, хоть не с нашего села, а все родимые. Стоят в одних гимнастерках, а кто просто в рубахе, раздетые и разутые, кто в одном сапоге, кто в портянках. У кого голова в повязке, и кровь видать, у кого рука на бинте висит. Заплакала, запричитала одна: “Бедные наши, родимые, что с вами фрицы проклятые делать хотят?” Тут враз все мы в голос запричитали.

Фрицы загуркотали, зашумели, пихают нас прикладами — “вег, вег”, расходитесь, значит, а мы теснимся, не уходим. Глядим на наших красноармейцев сквозь слезы, видим: одни губы кусают, у других полоски по лицу идут — плачут, а один немолодой, в голову раненный, посмотрел строго, печально, сказал нам: “Знайте, мы в плен не сдавались, немцы нас окружили, кого убили, других похватали, запомните — под деревней...” Деревню назвал, теперь-то я уж не помню какую.

Одни немцы нас автоматами пхают, другие пленных заворачивают за церковь. А мы все еще не поймем, куда, зачем. Поняли, когда всех на самой круче, на краю, в ряд поставили. Тут мы как закричим. Ой, чего мы только не кричали: “Нет, нет, не смейте, собаки, сволочи, гады проклятые, чтоб вам в аду гореть... остановитесь, не троньте...” И просто выли. Душа криком исходила.

Вдруг один из красноармейцев дал нам команду: “Жинки, девчата, идить до дому, до детей, а ну — до дому!” А фрицы в небо палят, стращают нас, и тут офицер ихний им крикнул, они повернули автоматы и давай по нашим, по нашим, и те прямо в реку, в Псел — убитые, недобитые, раненые — все в воду, в реку. А Псел под яром глубокий, морозит, но лед еще не стал, Псел под яром злой, ямистый, воронки крутит, черные струи вперегон бегут, жгутом вьются.

Кто сразу под воду ушел, кого схватило и понесло.

Закричали жинки, бегом побегли вниз по реке — может, кого на мель вынесет. Да немцы не дали бежать, стрельбу подняли, завернули женщин.

И с этого разу пошло: кого поймают, пленных солдат, или партизан, или просто супротивных,— тащат на обрыв за церковь, стрелять.

А девчата наши и мальцы как проведают, так потихоньку пробираются ивняком по берегу к отмели — спасать. И спасали: то одного, то разом двоих. Один, шибко раненный, умер, двоих выходили.

Немцы проведали про спасателей, пошли в засады — стрелять из кустов. Дивчину и мальца одного убили. Хоронить долго не давали: лежали убитые возле церкви, фанеры на них поклали с надписями. На одной нацарапали: “Пулю хотел”,— а на другой: “Смерть партизану”. Хорошая была дивчина Файка Притуленко, а мальца не помню имя, а семью знала — Колосенковы им фамилия, мать с горя ума решилась.

С тех пор по реке вниз никто не бегал, а на обрыв спешили, как проведают, что ведут. Немцы нас шибко не гоняли, может, застращать хотели, может, мучить нас нравилось кровопивцам. А нам думалось, как не пойти — проститься надо. Да и боялись жинки, а ну как и мой там с жизнью расстается.

Ой, что слез, что страха, что муки было...

В селе Большие Сорочинцы, позади церкви, на самом обрыве крутого берега, каждый праздник после обедни служат панихиду “по убиенным”. На такой панихиде оказалась я, когда пришла посмотреть, как святят яблоки в день Спаса.