День последний

— Поджечь хлев, в котором ты заперт был, вот что мне старик приказал, — шепнул он ему на ухо. — Крестись, не поможет. Сегодня я не послушался, глухим притворился, а завтра, кто знает, — может, придется!

Он опять пошевелил дубиной и, кинув взгляд вокруг, прибавил более сдержанно:

— Пойдем, а то он того гляди позовет. Уж поздно.

Теодосий опустил голову, не глядя на собеседника. Он

не думал о том, что ему угрожает смерть, а скорбел об Амирали: как это в душу старика вселился злой дух? И что делать ему самому? Вступить ли в борьбу с сатаной или бежать, уступив ему поле сражения? То ему хотелось остаться, поговорить с Амирали и смягчить его сердце, то он видел себя коленопреклоненным перед отцом Григорием, и душа его трепетала от восторга.

Но Лука не дал ему много времени на размышление.

— Идем, идем, отец, — сердито промолвил он. — Я и осла приготовил и харчей на дорогу припас. Что голову повесил? О чем размышляешь?

Теодосий поднял голову и, ни слова не говоря, направился к башне, откуда слышался храп старика.

— Что, что ты делаешь, отец Теодосий? — воскликнул в испуге Лука, догоняя его.