День рассеяния

Давшие клятву стоять насмерть волковысцы насмерть и стояли. Уже половины хоругви не было в живых, а живые, поднимая и опуская на крыжаков свои мечи и секиры, поглядывали на хорунжего: держится ли хоругвь? Есть знамя — есть и волковыский полк, пусть от него останется хоть десяток воинов. И крыжаки рвались к хорунжему, как рвутся к добыче зимние волки. По щиту, панцирю, шлему Мишки Росевича беспрестанно стучали стрелы; ткань знамени была изъедена, выбита ими в десятки дыр, но серебряный всадник с поднятым мечом на красном поле стяга ласкался ветром, реял над хоругвью, виделся всем, и каждое сердце согревалось радостным чувством — стоит хоругвь, не сломлена, бьется, рубит врага. Не слабел дух волковысцев, но число их меньшилось, ряды истаивали, все ближе и ближе приступали пруссаки, и уже длинные их мечи залязгали рядом с хорунжим, и он сам, взяв древко знамени в левую руку, отбивал нацеленные в него удары. Гибли, защищая стяг, волковыские бояре, пали отец и сын Волчковичи, не стало старого Вудимунта, легли братья Быхи, не отбился от трех мечей Егор Верещака и упал навзничь с расколотой головой. Вслед за ним надломилось перерубленное мечом древко, и хоругвь под злобное торжество крыжаков рухнула на пласт мертвых ратников. «Ну, все,— сказал себе Росевич.— Теперь мой черед бить!» Рысью метнулся он к рыцарю, срубившему знамя, и начисто отвалил дерзкую руку. Не видел товарищей, забыл о них. Видел шлемы, султаны из павлиньих и страусовых перьев и сбривал их, сносил, раскраивал, рвал крыжацкую броню, упорно добирался до того, что было спрятано за латами, и вышелушивал тела и души из железной оболочки, делал с ними то, что они сделали с Кульчихой, с паробками, с дворовыми бабами, с детьми в тот страшный день. Все, ушедшие на Вербницу, виделись ему сейчас и просили: «Мсти! мсти! мсти!» — и он не чувствовал ни себя, ни тяжести своих ударов, не слышал треска разрубаемого мечом железа, ни последних криков рыцарей, и сам не почувствовал боли от врезавшегося ему в спину всей длиной жала меча; только набежал на глаза туман, обагрился ярким огненным светом, отнял дыхание, закружил голову, и он полетел в бездну, и его подхватили заботливые руки отца и бабки Кульчихи и, слезясь любящими глазами, вознесли в чистую лазурь поднебесья, где пришла к нему вечная тишина.

Страшно, на все поле вскричал Гнатка, увидав, как ополз из седла младший Росевич, и, закружив мечом, он, как зубр, пошел вдоль крыжацкого ряда, пластуя, ломая рыцарей, как ломает разъяренный царь пущ деревья, которые попадаются ему на пути.

Крыло Монивида, которое немцы старательно окружали, окружить себя не давало. Лучшие рыцари из всех присланных Витовтом хоругвей спешили в передние ряды. Но когда они полегли, положив возле себя столько же крыжаков, и немцам остались противостоять бояре, одетые в нагрудные панцири, кольчуги и колонтари, тогда ряды попятились скорее. Монивид, не желая сильцрй траты людей, решил отступать к обозу. Лавина, смешанная из полутора десятка хоругвей, повернула и помчала к таборам, лишь несколько полков, отсеченных немцами, пошли лугами по татарскому следу, и за ними устремился отряд крестоносцев, вырубая задних.

На дороге, прикрывая отступавшие полки от погони, остались полоцкая и первая виленская хоругви. Не по силам было долго сдерживать обвал крыжаков, но каждая минута отпора сберегала порядок отходивших войск, спасала все крыло от жестокого разгрома. Возле Андрея Ильинича бились в первом ряду старший брат Федор и Юшко Радкович. Других братьев не видел и не думал о них. Вся память ушла, все зрение, все чувства и мысли нацелились на одно — как вернее рубить, как крепче отбиваться. Вокруг мелькали шлемы, топоры, плащи крыжаков, били в щит чеканы, меч сталкивался с мечами немцев, кого мертвил, кого колол; дважды меч застревал в броне, тогда Андрей хватал чужой — их сотни были рассыпаны на земле и по копам тел. Бой был смертельный; все понимали, какая судьба ждет прикрытие — остановить колонны немцев две хоругви не могли, дать им дорогу не имели права. Жребий обрек каждого держаться против пяти, шести крыжаков, но бились, не думая о смерти, п погибали, не отходя ни па шаг.

Андрей замечал, как проткнули копьем Олизара Рогозу, как кровь залила лицо Радковичу, как, хватаясь за впившийся в грудь меч, выпал из седла Микита Короб. Сменивший Радковича верный Андреев спутник во всех походах паробок Никита коротко простоял против мечей — ему разрубили плечо, он ткнулся лицом в гриву коня и скатился на землю. Озверение нашло на Андрея; вой, хрип ненависти рвались из груди, рубил крыжаков со сластью; забылся, отдавшись жуткой работе, только всплескивала радостью кровь, когда сбивал с коня очередного. Вдруг гора обвалилась на шлем, шея содрогнулась, смялся хребет. Успел еще с горечью подумать; «Конец!» — и канул в безвестность.