День рождения

Если Цила с Миши приедут завтра, то вся квартира наполнится раскатистым смехом зятя. Насколько тиха Цила, настолько шумлив и весел Миши. Хорошо он вошел в их семью!..

За окном было черно, ни зги не видать, свистит ветер. «Скорей бы уж она вернулась домой, — подумал отец, внезапно охваченный каким-то недобрым предчувствием. — В такую непогоду самое лучшее, когда все дома…

Штефи по привычке каждый год покупает и наряжает елку, но Бори, с тех пор как заявила себя взрослой, потеряла к этому всякий вкус и интересуется только подарками. А я так очень люблю елку, особенно когда свечи горят, и Штефи тоже любит. В детстве ни у нее, ни у меня никогда не было праздников. Мы, бывало, только заглядывали в чужие окна и видели, как веселятся возле елки другие. Вот мы, наверно, когда наряжаем сейчас елку, как бы отдаем дань своему безрадостному детству… Да, совсем забыл про подставку для елки: кажется, она сломана. Она в чуланчике. Исправлю-ка я ее сейчас, пока нет Штефи. Интересно, захочет ли в этом году Бори украшать елку? В прошлом году она не пожелала…

А ведь это непорядок, — продолжал рассуждать про себя Иллеш, обвязывая вокруг шеи шарф, — полнейший беспорядок! От всего стараемся ее уберечь. И что же будет дальше? Еще год-два — наша девочка станет такой же, как ее кумир, эта девица Ауэр. Нужно будет зайти к Боришкиной учительнице Еве Балог, поговорить с ней о Бори, попросить совета. Штефи как-то уже была у нее, но все кончилось тем, что она вернулась от учительницы расстроенной, потому что Штефи знает, конечно, недостатки Боришки, но ей не нравится, когда о них узнают и другие. Штефи-то не нужно объяснять, что Бори плохая пионерка, что в ней нет ни старания, ни усердия, ни любви к труду. Но если скажет об этом кто-то другой в глаза Штефи, то она разъярится, как львица, у которой обидели детенышей. В детстве Штефи чуть ли не нищенствовала, да и я жил, наверное, не лучше; когда у нас родилась Цила, мы тоже еле-еле сводили концы с концами. С Боришкой дело обстоит по-другому. Боришка получила все, мы старались дать ей то, чего сами были лишены в детстве. И вот, к сожалению, результат… Пожалуй, я сам поговорю с Евой Балог…»

В магазине после морозной, снежной улицы было тепло и шумно от гула человеческих голосов; слепило море света, дурманили приятные запахи. Штефи раскраснелась и сразу стала веселой, улыбающейся и молодой. Казалось, будто за ее спиной по универмагу незримо ходит маленькая девочка Штефи и показывает, шепчет на ухо, что бы она хотела получить в подарок. А большая Штефи, у которой были деньги, делала покупки, радостно улыбаясь. Она купила себе лишь то, чему могла действительно радоваться. Она ведь уже купила всем подарки: мужу, зятю, дочерям, но того, ради чего она побежала в универмаг, чтобы праздник стал действительно праздником, еще не было у нее в руках. Стоя в отделе выдачи покупок и ожидая, пока ее коробки перевяжут серебряным шнурком, она была счастливее, чем когда-либо. «Сейчас побегу домой, — подумала мать, — побегу со всех ног, ведь скоро уже ужин, а может, тем временем и почтальон телеграмму принесет. В Мишкольце тоже, наверное, снегопад… А вдруг что-то случилось с телеграфными линиями? Нет, не может быть такого, чтобы Цила не дала нам о себе знать». А ветер свистел, гудел, вздыбливал свежий снег, но мать ничего этого не слышала.

В доме Беньямина Эперьеша только три квартиры, расположенные над подъездом, имели балконы с видом на улицу; остальные жильцы дома пользовались общими балконами-галереями, опоясывавшими этажи и выходившими во двор. На лестничной клетке каждого этажа имелось круглое окошечко и узенькая застекленная дверь, ведущая в галерею. Боришка стояла в галерее четвертого этажа, около самой двери, но так, чтобы ее не могли увидеть ни снизу, со двора, ни изнутри, с лестничной клетки. Бори смотрела, как кружатся в бешеном танце снежинки. Она увидела, как во двор вышел отец (узнала даже его шаги, его откашливание), как зажег лампочку и зашел в сарай; слышала, как он стучит по чему-то молотком. Боришка плотнее прижалась к стене и задумалась. Ветер нещадно свистел.

Мысли спотыкались у нее в голове, порою вдруг обрываясь, как плохо соединенная цепь. То всплывали слова Сильвии, то обрывки каких-то давно слышанных фраз, то вкрадчивый шепот ее подруги: «Малышка! Малышка!»

Все как-то теряло смысл. Казалось расплывчатым, более того — неосязаемым, как падающий снег.

Свет во дворе погас — отец, наверное, закончил работу. Она слышала, как он пересекал двор, как споткнулся обо что-то. Но и это воспринималось ею как нечто, происходящее где-то вдалеке, а может, и во сне. Вот отец зашел в дом, и снова все затихло, а они остались здесь вдвоем: она и падающий снег. Никто их не потревожит. Только ветер воет.