День рождения

За танками, за их броневым прикрытием шли цепью гитлеровские солдаты…

— Когда будет моя команда, стреляйте залпом. Пехоту от танков отсечь. Танки уничтожить потом. По местам! — сказал Тимергали спокойным командирским голосом.

Танки приближались, изрыгая пушечный и пулеметный огонь. Тимергали наблюдал за красноармейцами, которые приготовились к бою. «Джигиты надежные. Не струсят перед смертью», — подумал он.

Вражеские танки поползли на возвышенность. Стали отчетливее видны кресты на их громоздких туловищах.

Батарея, находившаяся под командованием старшины Третьяка, не подавала признаков жизни — артиллеристы берегли снаряды.

Лежавший рядом с Губайдуллиным ефрейтор потерял терпение:

— Товарищ сержант, разрешите мне бросить связку, гранат!

— Подожди, подпускай ближе! Следи за мной. Посмотришь, как надо бросать.

— Они же раздавят нас!

— Не паникуй! — Тимергали, подав команду, замахнулся тяжелой связкой.

После оглушительного взрыва танк остановился, его охватило пламенем и повалил густой черный дым.

Затем подбили еще два танка.

Немецкие автоматчики, лишившиеся прикрытия, не зная, как спастись от меткого огня, бросились наутек. Остальные танки тоже повернули назад.

Настроение у красноармейцев и моряков поднялось.

Но через некоторое время фашисты снова пошли в атаку.

Бой длился два дня.

На третьи сутки дивизии приказано было отступить. Для ее прикрытия на позиции был оставлен эскадрон Петрова.

Как только дивизия начала отходить к морю, фашисты опять перешли в наступление. Снарядов они не жалели.

Старшина Третьяк открыл ответный огонь. Он то ли волновался, то ли спешил, только не попадал из своего ПТР по танкам.

— Вот дурак! — ругал он сам себя. — Два выстрела пустил на ветер.

Он снова прицелился и выстрелил. На этот раз точным попаданием разбил танковую гусеницу. Танк закрутился и встал. Остальные танки продолжали ползти на позицию эскадрона.

— Не пройдешь, гад! — прохрипел старшина.

Грохнул выстрел, танк встал и загорелся. Но и отважный старшина с окровавленной головой повалился на землю.

Танки остановились, и вражеская пехота залегла.

От эскадрона оставалось несколько человек. Патроны кончались, на исходе были гранаты. «Следующую атаку остановить будет невозможно», — подумал Тимергали.

Воспользовавшись временным затишьем, Губайдуллин уложил тяжело раненного Петрова на повозку и отправил с другим раненым красноармейцем догонять отступавшую к морю дивизию, а сам вернулся на позицию эскадрона. За пулеметом, приготовившись к стрельбе, лежал молодой боец.

— Ну что, браток, будем стоять до последнего? — крикнул ему Губайдуллин.

Боец повернул к нему бледное лицо — наверное, он не понял его.

Вскоре фашисты пошли в атаку. На этот раз неравный бой продолжался недолго.

Тимергали увидел совсем близко танки с черной свастикой, гусеницы, разворачивавшие вязкую глинистую землю… Хотел встать на ноги, чтобы бросить гранату, и не смог: пулеметная очередь прошила ему обе ноги, и он стал медленно терять сознание, погружаться в горячую, густую боль. Последним усилием воли он заставил себя дотянуться до приготовленной связки гранат. Хватило сил подтянуть гранаты к себе. Слабеющей рукой Тимергали выдернул чеку, когда на него надвинулась грохочущая тень…

Когда остатки 72-й Кубанской дивизии достигли моря, было получено сообщение, что отдельные части мотопехоты немцев ворвались в Феодосию…

VII

Миннигали перестал получать от брата письма, и это его очень тревожило. Прошло больше двух с половиной месяцев. В деревне мать и отец тоже горюют о старшем сыне. Что случилось с братом? Может, он опять в окружении? По последним сводкам Совинформбюро, места, откуда получил Миннигали последнее письмо от брата, уже в руках врага. Наверно, случилась беда со всей частью, в которой воевал Тимергали, иначе ее командиры давно бы уже ответили на настойчивые запросы.

Осталось совсем немного до окончания училища. «Как только выяснится, где брат, сразу же попрошусь в ту часть», — подумал Миннигали, возвращаясь в строю курсантов с учений на Салаханах.

Сзади донеслась команда взводного:

— Шире шаг!

Когда вышли на улицу Алекберова, Щербань отыскал глазами запевалу:

— Соловьев, начинай!

— Какую?

— «Карамалинские горы»! — пошутил Миннигали.

— Ее потом, когда в казарму вернемся, — улыбнулся Щербань, затем сказал строго: — В строю не разговаривать! Запевай!

Николай Соловьев, полупивший прозвище Соловей, словно стараясь оправдать его, распрямил плечи, выше поднял голову, набрал побольше воздуха в легкие и запел высоким, звонким голосом:

Пойдем, Галя, с нами, казаками,
Краше тебе буде, чем родной маме…

Часто повторявшаяся песня не понравилась командиру.

— Другую! — скомандовал он.

Тогда Соловьев запел:

Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой.

Курсанты дружно подхватили: