День рождения

— Да брось ты! — Щербань махнул рукой и невольно поморщился. — Когда никого нет, не надо никаких «вы»! Как говорил Василий Иванович Чапаев, я только в строю командир. А здесь, во время отдыха, мы ровесники, товарищи, друзья. Верно ведь? А третий взвод, скажу тебе, не сахар. Народ там с бору по сосенке. Дисциплины нет, порядка нет. Потребуется немало сил, чтобы перевоспитать, подтянуть бойцов. Это я тебе должен сказать прямо.

— Не все же такие!

— Конечно, не все. Есть уже бывалые фронтовики, но мало.

В землянку вошли парторг и заместитель командира роты: Они переглянулись между собой и повернули обратно — видимо, решили, что не следует мешать дружеской беседе фронтовых друзей.

— Сейчас чай будет готов. Куда вы? — окликнул их — Щербань.

— Дела есть, — сказал парторг.

Когда они ушли, Щербань кивнул в их сторону:

— Хорошие ребята.

— А где наш политрук Нестерепко?

— В последнем бою его ранило. После санчасти в роту не возвратили, поставили парторгом батальона.

— Что еще нового?

— Назначили нового комбата. Полякова перевели в штаб бригады.

— На какую должность?

— Не знаю.

— Он все еще капитан?

— Майор.

В землянку вошел пожилой ординарец. Он поставил на стол котелок с пшенной кашей, положил хлеб, который был завернут в бумагу, потер руки:

— Холодно. Ветер до костей пробирает.

Щербань поднялся с места.

— Ничего, терпи. Вот побьем фашистов, вернешься домой и будешь жить в тепле.

— Не увижу я, наверно, того дня.

— Увидишь! Немного осталось до победы. Теперь мы уже остановили фашистское наступление.

— Скорее бы выгнать их обратно, — вздохнул ординарец.

Щербань достал из кармана галифе складной ножик, нарезал тонкими ломтями хлеб, открыл консервную банку, разложил на столе лук, печенье, достал фляжку в суконном чехле, разлил по кружкам остатки водки, поднял свою:

— За встречу!

— Нет, не за это. За новый, 1943 год!

— За новый год рановато… Еще три недели до него.

— А за что же?

— За победу! За счастливое будущее советского народа! За погибших под Сталинградом! За наших товарищей — Азиза Мамедова, Миколу Пономаренко, за земляка моего Колю Соловьева и за многих других! — сказал Губайдуллин.

— Согласен!

Они чокнулись втроем и залпом выпили. Щербань сначала понюхал кусок ржаного хлеба, затем медленно стал его жевать.

У Миннигали, не привыкшего к водке, слегка закружилась голова и тепло разлилось по жилам. Хорошо! Удивительно хорошо!..

Ординарец, жаловавшийся на боль в руках, тоже повеселел.

— Товарищ командир, может, добавим? — предложил он, и глаза у него заблестели.

— А есть у тебя? — спросил Щербань.

— НЗ… для гостей…

— Давай!

К налитой второй раз водке Миннигали не притронулся.

— Не могу больше.

— В голову ударило?

— Да.

— Будешь закусывать, быстро пройдет.

Миннигали показалось, что откуда-то доносятся звуки родной песни. Он прислушался, приложил к уху ладонь:

— Не пойму… Чудится, что ли? От водки, наверно. Послушайте!

— А что? — Щербань с удивлением прислушался — По-моему, тишина и полный порядок. Ты лучше выпей еще…

— Поет кто-то, слышишь?

— Слышу! — Щербань тоже долго прислушивался, а потом рассмеялся громко: — Фу, напугал! Я уж подумал: не бредишь ли? Так это же наш казах поет!

Протяяшый, унылый звук старинной башкирской песни про седой Урал наплывал издалека, издалека…

Миннигали заволновался:

— Такие песни поют только у нас, в Башкирии.

— Не знаю, может, и не казах, может, ошибаюсь, — согласился командир роты.

Миннигали, отряхнув крошки с одежды, поднялся:

— Спасибо! Разрешите? Пойду посмотрю, что за чело-век там поет и на курае[23] играет.

— Да он в твоем взводе, завтра увидишь.

Мпннпгали настаивал, и Щербань согласился:

— В таком случае вместе пойдем.

Настроение ординарца, который уже сунул большую ложку в дымящуюся аппетитную кашу, испортилось.

— Товарищ старший лейтенант, грех оставлять такую еду. Вы посмотрите только — какая каша!

Командир роты обвел взглядом стол, поболтал остатки водки на дне фляжки и с сожалением поставил ее обратно:

— Потом.

— Потом каша остынет, товарищ старший лейтенант!

— Дядя Вася, ты меня к выпивке не приучай, ладно?

— Есть! — сказал ординарец обиженным голосом.

Щербань открыл дверь землянки:

— Пошли.

Сильный ветер кружил и заметал только что выпавший молодой снежок. Мелодия курая то усиливалась, сплетаясь с ветром, то затихала.

— Наша зима дает жару фашистам! — сказал Щербань с улыбкой, похлопал себя по полушубку и глубже натянул шапку-ушанку.

Из темноты их окликнул часовой:

— Стой! Кто идет?

— Свои.

— Пароль?

— «Искра».

Когда в землянку вошли Щербань и Губайдуллин, курай умолк. Бойцы, сидевшие вокруг «буржуйки», вскочили с мест. Пламя самодельной свечи, стоявшей на пеньке, заколыхалось, затрещало.

Длинный ефрейтор, пригибаясь, чтобы не задеть головой потолок, приложил руку к виску:

— Товарищ старший лейтенант!..

Приняв рапорт по всей форме, Щербань познакомил всех с новым командиром взвода, затем подошел к широкоплечему, ладно сложенному бойцу, у которого в руках был курай:

— Как ваша фамилия?

— Галин Бурхан Идрисович, товарищ старший лейтенант!

— Откуда вы?

— Из Башкирии.

Губайдуллин ахнул, впервые за столько лет увидев своего земляка.