День рождения

— Из какого района? — быстро спросил он.

— Из Зиянчуринского.

— Как попал на Кавказ?

— После госпиталя. До войны служил на действительной. Вы тоже из Башкирии, товарищ гвардии лейтенант?

За Губайдуллина ответил командир роты:

— Да, вы земляки. Он услышал курай и пришел сюда. Ну, сыграй-ка что-нибудь.

— Что? — Глаза Галина заблестели.

— До этого какую играл? — спросил Губайдуллин.

Бурхан Галин задумался:

— Я много играл…

— Тогда сыграй свою любимую.

— «Урал» можно?

— Можно.

Галин послюнявил пальцы, прочистил горло. Один конец курая он зажал между зубами, прикрыв его верхней губой, нижний край закрыл языком, пальцами пробежал по дырочкам на боку инструмента. Потекла протяжная красивая мелодия старинной башкирской песни.

Сидевшие в землянке люди молчали, слушая музыку. Не нужно было слов, чтобы почувствовать, что это песня о родине.

Как завороженный, слушал Миннигали мелодию, которая доходила до самого сердца. И представились ему родные края, родной аул, окруженный скалистыми горами, широкие луга и поля, реки, колхозные стада. Вон косари идут… Среди односельчан Закия, но почему-то очень печально было ее прекрасное лицо…

Все эти видения, вызванные старинной песней, рвали на части его истосковавшееся по родине сердце, заставляли душу то взлетать ввысь от счастья и восторга, то повергали в тоску и печаль…

Эх, родная сторона! До чего же ты дорога! И по-настоящему чувствуешь это, когда расстаешься с ней надолго, уезжаешь далеко-далеко…

Кураист перестал играть и запел. «Если бы устали мои ноженьки, — пел он, — ползком добрался бы до родины, до седого Урала, где бежит река Хакмар, ведь вдали от дома день кажется долгим годом…»

Не жаль джигиту отдать свою жизнь за родную сторонушку. Какие верные слова в этой песне!..

Миннигали со слезами на глазах слушал земляка, и от грустной песни на душе становилось спокойнее и легче, как будто они с певцом, как в сказке, обернувшись птицами, только что пролетели над просторами родного края.

Под конец песни певец спрашивал у ясного месяца, всходящего па небе: «Откуда ты плывешь, месяц? Не из-за вершин ли древнего Урала?..»

Остальные бойцы тоже сидели задумавшись и слушали песню, слова которой были не понятны им. Она завораживала их необычной задушевной мелодией.

Певец умолк, стало тихо, никто не хотел нарушать эту тишину.

Громче стало завывание ветра за дверью. Там разыгрывалась вьюга.

— Да, хорошая песня, на каком бы языке она ни пелась, радует душу, — сказал командир роты.

Кто-то вздохнул.

Чтобы развеселить приунывших ребят, Миннигали запел:

Розпрягайте, хлопцi, конi
Та лягайте опочивать…

Песню тут же дружно подхватили:

А я вiду в сад зелений,
В сад криниченьку копать…

Землянка ожила.

Пели одну песню за другой. Веснушчатый младший сержант притопнул ногами:

— Э-эх, гармонь бы сюда!

— Гармонь-то есть, да играть некому, — сказал один из ребят.

— Где твоя гармонь? — спросил Миннигали.

— Не у меня, товарищ гвардии лейтенант. — Солдат не рад был, что сказал. — Она в соседнем взводе. Сложились и купили. А гармонист в последнем бою погиб. Попросить?

— Может, дадут, сходи.

Вскоре солдат вернулся с гармошкой. Это была довольно потрепанная хромка. Миннигали долго прилаживался к непривычному инструменту, искал лады, растягивал мехи, снова сжимал, при этом гармонь то басила, то пищала.

Наконец Миннигали освоился и спросил:

— Ну, что сыграть?

— Да что умеете.

Пальцы Миннигали пробежали по ладам. За эти долгие месяцы войны они так соскучились по музыке! Он рванул плясовую, и пошло…

Землянка наполнилась весельем, шумом, смехом. Даже самые мрачные лица прояснились. Все хлопали в ладоши, а некоторые пускались в пляс.

Соскучившийся по гармони Миннигали играл самозабвенно. Большая красивая голова его с широким лбом опустилась на грудь, на глаза свесились пряди волос, на покрасневшем лице выступили капельки пота, сжатые губы двигались в такт музыке. А пальцы, не уставая, летали и летали, извлекая все новые и новые мелодии. И землянка то плясала, то пела, а Миннигали играл и играл до изнеможения…

Когда вернулись в штабную землянку, Щербань сказал:

— Солдатам ты понравился. Только одно меня беспокоит: такое, как сегодня, простое обращение с ними не ухудшит дисциплину?

Миннигали посмотрел на него с удивлением:

— Не ухудшит. Я не думаю, что солдату вредно иногда повеселиться.

— Артист ты, Губайдуллин, а не командир! Артист!

— На отдыхе я музыкант, в строю — командир, — шутливо ответил Губайдуллин, повторяя слова самого же Щербаня. — Мне кажется, что в минуты веселья, наоборот, отношения между командиром и солдатами укрепляются. Только тогда можно установить хорошую дисциплину, когда солдат понимает командира, а командир — солдата. Сегодняшнее дружеское знакомство как раз помогло мне. Разве можно было бы в другой обстановке раскрыть сердце солдата, изучить его характер?!

— Может быть, ты и прав.

Когда командир роты улегся спать, Миннигали при тусклом свете самодельной лампы сел писать письмо родителям: