День рождения

— Весной что будем делать во время сева? У людей запасы на исходе. Каждый день какую-нибудь болтушку сварить надо будет пахарям. Без еды как работать? По-моему, эту рожь трогать не надо. О завтрашнем дне надо сегодня думать — так правильнее будет, — сказал Хабибулла.

— А если районное начальство велит?

— Поговори с ними. Объясни. Там ведь не безголовые люди сидят. Тебе же самому придется мучиться потом.

— Боюсь, районное начальство будет ругать.

— А ты не поддавайся. Некоторые начальники не знают жизни колхозников, потому-то и не считаются… Им сегодня давай и давай! А чего давать? Завтра что будет? Им и дела нет до этого! С прежнего нашего председателя семь шкур драли. То райком, то райисполком ругает… Из выговоров шубу мог сшить. Но он правильным, путем шел, потому и хозяйство ладилось. Людей не обижал, жил со всеми по-хорошему, советовался. А теперь, видишь, повысили его.

Сабир снял шапку. Густые волосы падали ему на лоб, но он не стал зачесывать их назад. Он долго сидел, облокотившись на стол, — должно быть, обдумывал слова старика.

— Одна голова, понимаешь, хорошо, а полторы еще лучше. Я и сам на такой позиции. Хозяйство как попало вести нельзя. Надо уметь держать оборону и уметь наступать. Правильно я думаю? Если что не так, ты мне подсказывать будешь, «герой-бабай». Ладно? Помогать друг другу надо…

— Помогу по силам, — сказал Хабибулла.

Сабир, позабыв о своей напускной гордости, начал расспрашивать его о зимовке, о севе, о людях…

Но когда вернулись с полей бригадиры, собрались работники фермы и учетчики, он говорил обо всем только что услышанном от Хабибуллы так, будто сам до всего додумался, дошел своим умом. Речь его опять была важной, напыщенной. Время от времени он маслеными глазками поглядывал па сидевшую против него Тагзиму. Старик Хабибулла удовлетворенно кивал, когда Сабир повторял его соображения, а в тех местах, где он не соглашался с председателем, скреб свою лысину, теребил бородку.

Людям наконец надоели разговоры Сабира, они зашумели:

— Давай не будем тянуть! Дома дети ждут!

Председатель колхоза потерял дар речи. Помолчал немного, не находя, что сказать, затем наконец взял районную газету, лежавшую среди бумаг, и заговорил о том важном, что припас под конец заседания:

— Торопятся, понимаешь! А вот то, что Ахтиярова Минзифа-апай с бригадой вышла в передовые, не хотите знать? — Сабир торжественно помахал над головой газеткой.

Минзифа, с тех пор как получила похоронную на мужа и как умерла у нее дочурка, жила, не ощущая жизни. Все, кроме работы и детей, перестало для нее существовать. Она

равнодушно смотрела на газетку в рунах Сабира. Правда, па лице ее отразилось недоумение, она даже побледнела несколько.

— «Берите пример с передовиков хлебного фронта, бригады, руководимой Ахтияровой Минзифой!» — прочитала она, но затем, увидев фамилии колхозников своей бригады, разволновалась, лицо ее просветлело, на глазах выступили слезы, губы задрожали. — Девушки, мы передовики! Вот тут написано: эго наш вклад в борьбу с фашистами! — сказала она и заплакала.

Женщины, сидевшие рядом с Минзифой, стали успокаивать ее:

— Нельзя так, не надо плакать.

Хабибулла вмешался:

— Вы ее не утешайте, не трогайте! Когда человек выплачется, ему легче становится. И слезы бывают на пользу. Она плачет от радости. И очень хорошо сделали, что в газете написали. Как говорится, от теплого слова душа тает, а от холодного — леденеет.

Женщины начали расходиться. Председатель задержал Тагзиму:

— Ты подожди, не уходи. Расскажи мне о положении на ферме. Такое положение с кормами, понимаешь…

— Я тоже понадоблюсь? — спросил Хабибулла.

Сабир махнул на него рукой:

— Можешь идти.

Заведующая фермой неохотно повернула обратно. Она начала оправдываться:

— Сена мало, потому и надои снизились…

Сабир, не слушая ее, подмигнул:

— Знаю я все. Я не по работе… Другое дело есть… Садись… Посиди со мной…

— Я тороплюсь.

— Что ты меня боишься? Все время норовишь удрать… Даже не спросишь, как я живу. Будто мы и незнакомы. Поговорить бы, понимаешь, по душам, а?

Тагзима удивилась и спросила:

— О чем?

— Да мало ли о чем! — Сабир завертелся на стуле. — Садись.

— Мне некогда рассиживаться. Ребенок один. Я с работы сразу домой.

— Когда ребенок уснет, приду к тебе…

— Нет, не надо. — Тагзима завернулась в шаль. — Если других разговоров у тебя нет, то я пойду.

— Тагзима! Я, понимаешь, люблю тебя, — сказал Сабир, распаляясь.

— Любишь? Это при жене-то и двоих детях?

— Они разве мешают? Я по-хорошему… Правду говорю. Верь мне, Тагзима.

— Опоздал. Надо было раньше, до женитьбы. А ты все опозорить меня хотел. Вспомни-ка свои поганые слова…

— Ты же тянулась к Тимергали, оттолкнула меня… Сколько я потом жалел! Так уж вышло, понимаешь… Готов локти кусать, да не достать. И на. войне думал все время о тебе, мечтал…

— Болтай! Язык без костей.

— Правду говорю! — Сабир решительно приподнялся на костылях. — Хочешь, сегодня же уйду из дому? Только слово скажи, все брошу…

— Детей сиротами оставить хочешь?

— Не они одни сироты.

— Мне такое счастье не нужно! Голодная, да зато спокойная. Я уж привыкла вдовой быть.