День рождения

— Немножко, — сказал Миннигали, вытирая потное лицо.

— Ну, ничего. Сначала всегда так бывает, пока тело не разойдется. Потом станет легче. Только правильно расходуй свою силу, сынок.

— У меня силы хватает, отец! — сказал Миннигали, показывая мускулы на плечах. — Зачем жалеть?

— Я не говорю, что надо жалеть. Работай в полную силу. Но только правильно расходуй свою силу, коси размеренно, не медли, но и не торопись. От уставшего человека, сам знаешь, хорошей работы не жди.

К ним подошел бригадир.

— Хабибулла-агай, по-твоему, сколько сена с гектара выйдет? — спросил он.

— Центнеров двадцать пять — тридцать будет, не меньше. На середине луга трава пореже. И сорной больше.

— Это же не хлебное поле, сорняки считать.

— Гм-м… Некоторые травы портят вкус сена.

— Оно, конечно, так, — согласился бригадир.

Хабибулла наклонился, взял пучок сена, потрепал его в руке:

— Хорошо сохнет. Если так дело пойдет, то завтра уже можно будет сгребать.

— Ты прав, Хабибулла-агай, — сказал бригадир.

Раз весив косы на березах, молодые помчались к реке. Хабибулла осмотрел косы, направил, где требуется. Мужчины мыли руки и рассаживались в тени вокруг расстеленной на траве скатерти, чтобы отдохнуть немного до чая. Они не спускали глаз с проворной и ловкой Тагзимы, помогавшей женщинам готовить завтрак.

— Работящая баба, — сказал кто-то.

— Только пару себе не найдет. Такая славная баба и еря пропадает.

В разговор вмешался остроголовый рябой мужик!

— Взял бы да подъехал к ней!

— Попробуй, подойди! Ломается, как девка. Вчера, когда шалаш строили, Габдельхай хотел было пощупать ее. Такую плюху получил! Если, говорит, еще полезешь, костей не соберешь.

— Шайтан, не баба! — подтвердил Габдельхай.

— Да, рука у нее что надо: даст разок, больше не захочешь…

Все дружно захохотали.

— Здорово!

— Эх, джигиты-джигиты! Напрасно вы носите мужские шапки! Одно название, что мужчины! — заговорил остроголовый. — А сами вдовушку обломать не можете. Когда я был в вашем возрасте… — Заметив, что Тагзима с посудой приближается к ним, остроголовый сразу осекся и перевел разговор на другое: — Погодка какая хорошая стоит!

Тагзима поставила чашки на скатерть!

— Ах ты старый сплетник, балаболка! Вон ведь какой! Смотреть жалко, а туда же! Ну-ка попробуй, обломай! Забыл? Я ведь могу и напомнить. Болтун старый!

Остроголовый сидел красный, как свекла, и не знал, куда глаза деть от позора.

— Ну ладно, хватит тебе!.

— Нет уж, не хватит. Сам начал! Я все расскажу.

Остроголовый не выдержал, вскочил и убежал. Без него у Тагзимы пропала охота говорить.

Горячая пора на карагайловском лугу длилась недели полторы. Работа начиналась с рассвета и кончалась, когда трава покрывалась росой. Мужчины косили. Женщины кашеварили, ворошили и сгребали просохшее сено.

Тагзима, что бы ни делала, старалась быть поближе к Тимергали. Если он косил, она косила, если он копнил — принималась подбирать сено.

Парень делал вид, что не замечает ее. Как-то, неся на больших вилах сено к стогу, он крикнул женщинам:

— Не подберет ли кто-нибудь сено за мной?

Женщины, ворошившие сено в рядах, переглянулись между собой и сказали Тагзиме:

— Иди помоги.

Тагзима потуже повязала белый с цветочками платок на голове, стряхнула с платья сенную труху и с граблями на плече направилась к Тимергали. Женщины проводили ее любопытными взглядами и, конечно, тотчас же начали судачить о ней.

Тагзима уже давно привыкла ко всяким пересудам.

«Нашлась им пища для сплетен, — думала она. — Опять будут все косточки перемывать. Ну и пускай! Наплевать! Язык без костей, пусть болтают». Она, как всегда, сразу принялась за работу. Надо было собирать осыпавшееся сено, подкладывать его, помогая копнильщику.

Приятно было смотреть на ее ловкие, быстрые движения — она умела все делать тщательно и красиво. Тимергали невольно залюбовался ею. «Разве можно принижать женщину только из-за того, что она разведенная? — думал он. — Если разобраться, то сплетни, которые про нее распускают, — это все неправда! Тагзима — честная и порядочная женщина. Чем она хуже любой девушки или замужней? Разве она виновата, что так неудачно сложилась ее жизнь?»

Тагзима и не заметила, увлекшись работой, что полностью завладела вниманием парня.

— Ты, наверно, на меня сердишься? — тихо спросил Тимергали, набирая огромный навильник пышного упругого сена.

Тагзима не сразу поняла, о чем он хочет сказать, и посмотрела на него удивленным взглядом больших черемуховых глаз:

— За что?

— За мою дурость. Помнишь? Весной…

— Вон ты про что?! — улыбнулась Тагзима. — Я уже и забыла…

— Не сердись, ладно?

Тагзима лукаво взглянула на Тимергали из-под черных бровей и улыбнулась:

— На кого-нибудь, может, и сердилась бы, а на тебя — нет.

Теперь мысли о Тагзиме не покидали парня. Его волновало ее присутствие, тянуло к ней. А все остальное будто отдалилось куда-то, исчезло. Что произошло?

Женщины, вороша сено, ушли далеко, на другой конец луга, ближе к реке. Тагзима и Тимергали остались одни.