День рождения Лукана

Обидны были не столько слова, сколько ненависть, которой они дышали. Поллу как будто ударили в самое сердце. Не помня себя, она выбежала из библиотеки и бросилась к себе в спальню. Упала на ложе и зарыдала в голос. В душе она надеялась, что муж вот-вот войдет и попросит у нее прощения, но время шло, а его все не было. Полла ждала, не послышатся ли его торопливые шаги, но раздались шаги совсем другие, медлительные, шаркающие. Няня Хрисафия, худая, высохшая старая гречанка, смуглая и седая, переехавшая вместе со своей питомицей в новый дом, вошла, и, видя ее плачущей, ни о чем не спрашивая, заговорила сама:

– Что, опять он тебя обидел? Да ты не обижайся! Он ведь сам еще мальчик. Ты хоть и моложе его, но уже девушка в самой поре, не ребенок. А вот чтобы мужчины женились такие молоденькие, я и не припомню. Хоть лет двадцать пять-то должно быть. Ты уж будь к нему поснисходительней…

Полла ничего не ответила, и няня, вздохнув, ушла. Наплакавшись, Полла стала думать над происшедшим и вскоре пришла к выводу, что была неправа. Она, конечно, слышала о поэтическом вдохновении, о том, что поэты могут общаться с музами. Но что это общение выглядит именно так: скрюченная поза над записными книжками – ей и в голову не приходило. «Он ведь сам еще мальчик!» – звучали в ушах слова няни, и в душе становилось теплее.

Тем не менее до самого вечера она боялась подойти к мужу. Боялась зайти в библиотеку, даже для того, чтобы выбрать книгу для себя. В тоске гуляла по саду, нюхала левкои, почти непахучие днем, зато по вечерам даже дом наполнявшие ароматом; наблюдала за зелеными ящерицами, застывшими на самом солнцепеке, рассматривала бронзового тритона в фонтане, извергавшего ртом воду, слушала надрывное пение цикад и, как в детстве, выслеживала их, маленьких певцов, притаившихся на ветке или слившихся с корой дерева. Когда служанка позвала ее обедать, шла с трепетом, словно на расправу. Однако Лукан ждал ее как ни в чем не бывало. Он казался довольным.

– Куда же ты пропала? – спросил он добродушно.

В душе Поллы почему-то вновь вспыхнула обида:

– Разве ты сам не прогнал меня? – со слезами в голосе воскликнула она.

– Ах вот оно что… – Лукан придвинулся к ней, обнял ее за плечи. – Ты обиделась… Ну прости! Я не хотел тебя обижать, просто ты мне помешала… Ты должна знать это на будущее: если я пишу, меня нельзя беспокоить. Я тогда не отвечаю за себя. Зато, если ты пожелаешь, я сегодня же прочитаю тебе, что написал. И если ты хочешь слышать, что я сочиняю, ты можешь присутствовать, когда я диктую нотарию. Но если я записываю свои мысли, мне ничто не должно мешать.

Полла молча склонила голову ему на плечо.

Вечером, при золотистом свете клонящегося к закату солнца, он читал ей поэму с самого начала, уже записанную на папирус. Читал про страшные предчувствия, окутавшие Рим, про Помпея Великого, схожего со старым дубом, про Цезаря, подобного разящей молнии. Местами Полла теряла нить повествования, путаясь в дебрях незнакомых географических названий и исторических событий, местами изображенные картины пугали ее, но она все равно наслаждалась стремительной музыкой стиха и с замиранием сердца думала, что эти стихи звучат не хуже, чем стихи Овидия или Вергилия. Неужели их действительно написал он, ее молодой муж, все еще похожий на угловатого подростка?

Иногда Лукан останавливался, задумывался и говорил:

– Нет, не так! Здесь надо исправить!

И тут же что-то исправлял в папирусе камышовой тростинкой, обмакивая ее в черную или красную тушь.

В какой-то миг он обратился к ней:

– Полла, помоги мне!

Она с готовностью посмотрела на него, взглядом спрашивая, что делать.

– Возьми Страбона, пятую книгу. Вон там, слева на полке. Нашла?

– Да!

– Разворачивай и смотри. Это, наверное, седьмая или восьмая страница[91]. Почитай-ка прямо сверху, что он там пишет?

– «Из этих поселений первое – город и гавань Луна, – начала читать Полла по-гречески. – Греки называют город и гавань “Гаванью Селены”. Город невелик, а гавань весьма обширная и красивая…»

– Так, смотри дальше! Какие там реки около нее упоминаются?

– Сейчас, сейчас… «Между Луной и Писой течет река Макра, которую многие историки принимают за границу Тиррении и Лигурии…»

– Так! Хорошо! Тогда напишем следующее:

Макра, чей резвый поток, ни единым челном не замедлен
В синий впадает залив близ Луны, у моря стоящей…

И он что-то поправил в папирусе.

– Неужели ты все помнишь, где что написано? – с восхищением спросила она.

– Приходится помнить многое, – просто ответил он. – Но конечно, я многое забываю, а кое-что и путаю. Однако если хочешь, ты можешь мне помогать!

– Хочу, конечно!

– Ну вот, будешь искать в книгах, что я тебя попрошу. Тогда мне меньше придется править по готовому.

Она захлопала в ладоши от радости, он засмеялся, глядя на нее, а потом продолжил читать.

Наконец дошло до того, что еще не было продиктовано нотарию и содержалось только в пугилларах – то, сочинению чего как раз и помешала Полла.