День рождения Лукана

– Не пренебрегаю. Но скорее по привычке. Хотя я не безбожник, не бойся. Я не отрицаю божество, я отрицаю лишь наши представления о нем. Наша обыденная вера слишком срослась, с одной стороны, с суеверным почитанием каких-то источников, камней, духов места, а с другой – с поэтическим вымыслом. Положа руку на сердце, скажи, являлась ли тебе когда-нибудь Минерва, как Одиссею? Вот я признаюсь: мне никогда никто не являлся. Я видел сны, которые потом сбывались, у меня бывали вещие предчувствия, но чтобы я видел перед собой бога, как вижу тебя, – не было такого!

– А музы тебе тоже не являлись? Ведь ты сам говоришь, что твоя муза – Каллиопа…

– Говорю. Но я понимаю музу аллегорически. Возможно, она и беседует со мной. Иногда, когда у меня рождаются стихи, мне кажется, что эта мелодия и эти сочетания слов уже существовали где-то до меня и что я просто нашел их или что кто-то подсказал мне, где они таятся. Это не значит, что я кому-то подражаю. Я уверен, что таких созвучий никто из смертных до меня не придумал. Это отголосок божественного мира. Его-то я и зову музой. Но никаких прекрасных женщин я перед собой не видел. Так почему же я должен врать в своей поэме про какой-то якобы состоявшийся совет богов под председательством Юпитера, списанный наполовину с заседания сената в Юлиевой курии, наполовину с веселого пира на Палатине в Сатурналии? Откуда мне знать, посылал ли он Палладу к Помпею или Меркурия к Цезарю? Зачем все это? Наших богов можно понимать лишь иносказательно – как, например, это делает Корнут в своем сочинении по мифологии. Но истинное божество нам, к сожалению, недоступно… Знаешь, занятный народ – иудеи, и любопытна их вера. Они верят в одного бога, который правит вселенной, как творец или наш стоический Логос. Нерон очень заинтересовался их учением. А Сабина, та, кажется, уже вполне сознательно следует их вере…

– Выходит, Сабина у нас ближе всех к истине? Что-то непохоже!

– Я не считаю, что Сабина ближе к истине. Она вообще не задумывается о таких глубинах. Но я допускаю, что истина каким-то образом пожелала воздействовать и через нее. Ведь на Нерона она имеет огромное влияние. Дядя говорит, что бог приходит к людям и даже входит в людей – иногда неведомыми нам путями. Как знать? Может быть, Нерон когда-нибудь хоть через это придет к пониманию закономерностей вселенной…

– А почему же твой дядя сам не смог привести его к этому пониманию, как тебя?

– Не знаю. Думаю, что каждый перенимает у своего наставника только то, что сам хочет воспринять.

Полла немного помолчала, потом спросила с тревогой:

– А то, что ты написал про вырубку Цезарем священного леса, – это не против Нерона? Тут все кругом с ужасом твердят, что он купался в Марциевом водоеме у самого источника.

– Ну, и какое сходство? У меня Цезарь и лес, а тут Нерон и водоем.

– Но и там и тут кощунство.

– Нет, именно про Нерона я и не вспоминал, когда писал. Я весь этот эпизод задумал еще до того, как он это сделал. Хотя, если проявилось сходство моего Цезаря с ним, я не так уж виноват. С Цезарем я знаком не был. С кого же мне его списывать, как не с его потомка? Но видишь как, Цезарю вырубка этого леса не помешала побеждать. Так, может, и почитание его было суеверием? Точно так же и с источником. Это ли самое главное? Другое дело, что тем самым оба оскорбили чувства людей.

– А Нерон не примет твои слова на свой счет?

– Да пусть принимает – мне что? – Лукан надменно поджал губы. – Если сам чувствует, что совершил кощунство, то пусть больше не кощунствует. В конце концов, кому еще сказать правителю правду, если не поэту языком поэзии? Как говорил мой дядя, вспоминая своего учителя Аттала, выше царской власть того, кто вправе вершить суд над царями. Я бы действительно был жалким хвастуном, если бы в поэзии не выдерживал своего призвания. Довольно того, что в жизни я, как и прочие, не смею ему возражать.

– А ты не боишься поучать его языком поэзии?

– Я сильно разочаровался в нем последнее время, но все же, на мой взгляд, он неглуп и небезнадежен. Если ему на что-то указать, хотя бы косвенно, возможно, он одумается.

После этого разговора Полла решила: чтобы лучше понимать мужа, ей надо разобраться в учении стоиков. Прежде ее представления о нем были самые общие. Она знала только, что стоики – это такие мрачные люди, которые верят в конечный мировой пожар и готовы принять от жизни любой удар. Она тут же на одном дыхании прочитала два трактата Сенеки и остановилась в недоумении. Там было нечто другое, чему она не знала, верить или не верить. Аргентарий не был стоиком, он только говорил, что каждая философская школа несет в себе какую-то крупицу истины, но что полную истину постигнет тот, кому удастся собрать эти крупицы воедино. Только вот как это сделать?