День рождения Лукана

Женщина, предков твоих благородство тебя осеняет, —
Что же теряешь ты мощь при первом ударе Фортуны?
Случай явился тебе прославиться ныне навеки.
Славен твой пол не оружием битв, не блюденьем законов, —
Помощью мужу в беде. Приди же в себя поскорее,
И да сразится с судьбой твоя верность: пусть я, побежденный,
Буду дороже тебе; я – твоя величайшая слава
С часа, как связки мои, и сонм законный Сената,
И вереница царей от меня отвернулись: с Великим
Будь же отныне одна! Беспредельная скорбь неуместна,
Если супруг еще жив; оплакивать мертвого мужа —
В этом последний твой долг. Так, в этой войне ничего ты
Не потеряла еще: ведь жив после битвы Великий, —
Только удаче – конец: ты плачешь над тем, что любила!»

Но тучи рассеялись вновь, и самым неожиданным образом, за несколько дней до предполагаемой поездки.

По случаю предстоящего путешествия Нерон отправился принести обеты богам. Его сопровождали все, кто должен был ехать с ним, в том числе и Лукан, а также сенат в полном составе и толпы народу разных сословий. С утра Полла проводила мужа из дому и, не в силах ничем заняться, легла на ложе в спальне и заплакала. Вдоволь насытившись плачем, она взглянула на себя в зеркало и ужаснулась своему отражению, увидев поблекшие глаза с покрасневшими белками и веками, распухший нос. Надо было бы привести себя в порядок, но для себя самой ей этого делать не хотелось, а Лукана она ждала еще нескоро. Внезапно он как будто из-под земли вырос на пороге спальни, широко улыбающийся, каким она уже давно его не видела.

– Что тут за сырость? По какому такому воробушку плачет моя Лесбия? – спросил он, заметив ее слезы и заключая ее в объятия. – Возблагодарим богов, жена, и в первую очередь Весту! Она определенно милостива к нам. Цезарь никуда не едет и я тоже!

Полла не верила своим ушам, пока он не рассказал все, как было.

– Сначала Нерон поднялся на Капитолий, где, как он сам выразился, беседовал с богами Капитолийской триады[127]. Вероятно, они поладили. Потом с Капитолия он и мы, сопровождающие, спустились на форум и проследовали в храм Весты. Такова была его воля. Чтобы все вошли туда, куда обычно входить нельзя никому. Ну, это в его духе! Поскольку всем сразу было не поместиться, заходить должны были по очереди, по нескольку человек. Догадайся, кто вошел вместе с ним?

Лукан задал этот вопрос с тем огоньком в глазах, который обычно бывает у человека, задающего неразрешимую загадку.

– Ну, Петроний, наверное. Или Тигеллин?

– Молодец, частично угадала. Конечно, Тигеллин. Петроний же – заметь! – стоял снаружи рядом со мной. А вошли – Вителлий и… Ватиний!

– Надо же! Этот шут?

– Он самый! Но оно и к лучшему. Я не знаю, что там произошло. Но все видели, что, выходя, Нерон за что-то зацепился. За что там можно зацепиться – в храме Весты, – ума не приложу. Там – ты бы видела! – в само́м круглом храме один очаг посредине. Возможно, кто-то из этих доблестных мужей просто наступил ему на край тоги. Но он вдруг смертельно побледнел и затрясся всем телом, как будто сама Веста собственной рукой схватила его за одежду. Это было какое-то мгновение, а потом он вдруг, оглядев собравшихся, – а весь форум был заполнен народом, – заявил, что передумал ехать, что, дескать, все его личные желания отступают перед любовью к отечеству, что он видит опечаленные лица сограждан и не может огорчить их даже кратковременным отъездом. Короче говоря, на сегодняшний день я свободен от повинности, а нам с тобой обоим это урок, чтобы не падать духом раньше времени! Пойдем же скорее, совершим возлияния Весте и бросим в ее огонь ладана!..

Оставшись в Риме, Нерон принялся устраивать пиршества в общественных местах, совершенно не стесняясь, как в собственном доме. Тогда Полла услышала от Лукана двустишие:

Рим отныне – дворец! спешите в Вейи, квириты,
Если и Вейи уже этим не стали дворцом.

Она с трепетом спросила, не он ли его сочинил, но Лукан только засмеялся в ответ, и она так и не поняла, означает это «да» или «нет».