День рождения покойника

Да вообще! — не симпатичны нам были эти звери! Чересчур уж высокого они о себе мнения. Людей не любят, а всего лишь терпят, используют их для удобства своей кошачьей жизни. Еще неизвестно, кто для кого домашние животные: кошки для нас или мы для кошек.

Нефертя, однако, знала свое дело. Людей, судя по всему, она изучила за свою жизнь досконально. И тех, кто при виде кошек начинает приседать и умиленно сюсюкать: «Кис-кис-кисонька!» — и тех, кто, услышав «мяу», хватается за кирпич.

Мы, должно быть, для задуманного Нефертей дела годились. Не кискисали, правда, но при виде котят тянулись все же не за камнем, а за пакетом с молоком…

В общем, довольно приличные люди, рассудила, видимо, Нефертя. Водят, правда, дружбу со здешней собачьей бандой, ну да зима на носу! — выбирать не приходится.

Вначале во время трапез Нефертя сидела с котятами безотлучно. Быстренько (и, между прочим, в первую очередь) наевшись, она, словно строгая бонна, следила за тем, чтобы дети кушали хорошо и правильно и не шалили возле миски.

Потом она начала понемногу отлучаться. Сначала — буквально на минуту-другую. С таким видом, будто в подвале у нее некое неотложное дело, о котором она впопыхах запамятовала: утюг, например, не выключен, или кастрюлька, например, выкипает… Затем отлучки стали продолжительнее. Котята вначале беспокоились, но быстро привыкли. Они были совсем еще маленькие. Настолько, что почти равнодушны были к миру, который их окружал.

Нефертя, не торопясь, но и не медля, приучала и нас, и котят своих к новому жизненному порядку. Исчезала все более надолго. И разумеется, настал в конце концов такой вечер, когда она ушла и не вернулась вовсе.

Котята восприняли это как должное. Попив молока, рьяно умылись, поджали под себя лапки и стали сидеть — два этаких бездомных маленьких сфинкса, безмятежно и сонно глядящих в осеннюю тьму.

Среди ночи я встал посмотреть, как они. Утром прибегут собаки, рассудили мы с женой, не хватает нам для полного счастья только смертоубийства. Пустим-ка их на ночь на террасу…

Но котят уже не было на крыльце. То ли Нефертя вернулась и увела их в подвал, то ли сами ушли.

Но на следующий вечер они опять явились — уже сами, без мамаши. Потом стали появляться даже днем. Джек мгновенно загонял их назад в подземелье, и нам приходилось блюдце с молоком совать им под дверку подвала.

Один из котят, серенький, был не жилец. Горбатенький, колченогий («родовая травма» — со знанием дела определила жена, прочитавшая к тому времени уйму акушерских книг) — на нем словно бы лежала печать обреченности. Он и вправду очень скоро сгинул.

Остался — один. Черненький, в белых валеночках, с белым, будто бы фрачным, вырезом на груди. Очень аккуратненький и забавный. Он нам еще и тем понравился, что оказался ужасно бесстрашным.

В один прекрасный день он решил, что хватит ему улепетывать в подвал при каждом появлении собак (хлопотно, надоело, да и вообще, негоже хищнику), и, когда псы прибежали, остался сидеть на крыльце, как сидел.

Братишка внимательно обнюхал (не слишком, впрочем, приближаясь) это отважное чудо природы, иронически хмыкнул и, отвернувшись от котенка, стал приветствовать нас.

Джек, натурально, аж задохнулся от этакой невиданной наглости. Гавкнул, бросился и вдруг — в растерянности, что ли? — остановился.

Тут вот что произошло. Котенок, растопорщившись и увеличившись от этого чуть ли не втрое, напоминая в эту минуту более всего мультипликационного ежа, вдруг потешно зашипел и принялся, с трудом удерживая равновесие, суматошно махать перед носом Джека обеими своими передними лапками, на которых грозно топырились полупрозрачные, нежно-розовые коготочки.

Джек, конечно, не испугался. Он просто очень удивился.

Мы тут же постарались отвлечь его похлебкой, и он с готовностью отвлекся. Справедливо рассудил, что глупо менять миску изумительно калорийного хлёбова на какого-то паршивого котенка, с которым, честно-то говоря, толком-то и неизвестно, что делать, даже разорви он его на маленькие кусочки…

И котенок, таким образом, завоевал себе право восседать, когда ему вздумается, на излюбленном ящичке слева от входа — в бдительной близости от личного блюдца.

Он (вернее — она, поскольку это оказалось девочкой) и сейчас там сидит. Цепляет каждого входящего-выходящего растопыренной лапкой, кратким мяуканьем напоминает всем и каждому о своем существовании и о неотъемлемом праве на все субпродукты в нашем доме…

Сцены с Джеком, правда, время от времени повторялись, но это было так… исполнение какого-то ритуала, дань традициям скорее, нежели проявление истинной вражды.

Я вообще убежден, что не существует никакого кошачье-собачьего расизма. Вернее, расизм этот ни в коей мере не заложен в них природой.